Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье

– Что-то очень уж они скоро, – разочарованно проговорил дудочник, вешая трость за ременную петлю на пояс и вытягивая из-за пазухи кожаный чехол на прочной цепочке. – Видать, тоже взятку дали.

– Змейка? – не оборачиваясь, спросил Искра, снимая с моего плеча сумку и вешая ее на локоть. Лицо у харлекина оставалось спокойным, но в глазах уже разгорались тревожные, пугающие морозные огоньки.

– Я справлюсь.

Хорошо, что мы не успели подняться высоко, туда, где для моего танца было бы уже слишком мало места. Впрочем, когда бы это смогло помешать ромалийской лирхе? Харлекин правильно сказал – бывшими мы не становимся.

Этот танец, этот звон колокольчиков на многорядных браслетах, тепло, поднимающееся от земли, вольный ветер, бьющий в лицо и оставляющий на губах привкус пыли, – все это въедается в кожу, кости и даже душу и остается с тобой навсегда. Не выбросишь из памяти эту мелодию, не забудешь голос, что выводит песню про дорогу дальнюю, дорогу трудную. Скрипка, играющая даже в проливной дождь. Запах промокшего войлока и дыма от костра. Горячая похлебка с чечевицей в грубой глиняной миске с отбитым краем. Добродушный хохот Михея-конокрада, ласковый, размеренный голос лирхи Ровины. Первый танец по земле, заметенной снегом, и на раскаленных угольях. Газовые фонари Загряды, усталые лисьи глаза на человечьем лице…

Звуки, запахи, голоса, прикосновения – все бережно сохранила моя память, ничего не оставила забвению. Лирха не может уйти из табора, потому что табор всегда остается с ней. В каждом повороте дороги, в каждой искре, отделившейся от большого костра, в мимолетной улыбке и душевной песне…

Я танцевала на узкой каменной тропе, а мне казалось, что я пляшу на крохотном пятачке между дорожным костром и крытыми фургонами, стоящими полукругом. Что мне подыгрывает чья-то скрипка, а колокольчики на моих браслетах звенят все громче и уверенней, разрезая воздух невидимыми хрустальными льдинками. Посох в моих руках вращался, как веретено, дрожал, как стрелка компаса, неудержимо показывающая на восток вместо севера.

Мне не нужно подниматься на вершину горы, чтобы направить дорогу берегинь туда, куда захочу. Мне достаточно лишь воссоздать в памяти то пугающее своим отвратительным величием видение, чтобы, пройдя семь шагов, оказаться очень близко к цели.

Посох с гулким, протяжным стуком ударяется о твердую землю – и его узкая длинная тень превращается в длинную ленту, лежащую через объятое туманом «берегинье царство». Искра толкает на эту дорогу Викториана, что-то говорит мне, указывая в сторону Огнеца, но я не слушаю. Я отсчитываю про себя шаги дудочника, идущего по незнакомой, чуждой тропе. Четыре удара сердца – два пройденных шага.

Харлекин следующий. Он ступает на дорогу, но не идет по ней. Ждет меня у самого ее начала, протягивает длинную руку с крепкими сильными пальцами, но я лишь качаю головой. Мне надо пойти последней – и самой. Не опираясь ни на чью руку, чувствуя, как пятки щекочут извивы тумана, как дорога дрожит и виляет под ногами, будто бы стараясь меня сбросить, заставить сделать неверный шаг.

Идти последней и не дать дороге берегинь исчезнуть – обязательство каждой лирхи.

И я ступаю на эту зыбкую, прогибающуюся под моим весом серебряную ленту, туго натянутую над бесконечной пропастью, в последний момент ощутив пулю, которая должна была пробить мне голову, – но прошила лишь пустоту. Посох в моей руке дрожит и угрожающе потрескивает. Под пальцами я чувствую постепенно углубляющиеся трещины. Следующего перехода посох Ровины уже не выдержит – слишком уж серьезным испытаниям он подвергся в последнее время. Я чувствовала, как искра, вложенная в этот ставший теплым и почти живым кусок дерева еще молодой лирхой Ровиной, постепенно угасает. Умирает, уходя вслед за своей создательницей.

Еще шаг.

Впереди призраком маячит широкая спина харлекина. Шагов Викториана уже не слышно – он уже на той стороне. Скорее всего, пытается понять, куда нас завела эта тайная ромалийская тропка, и наверняка ругает меня на чем свет стоит, а иначе отчего у меня так отчаянно начинают гореть уши?

Дневной свет, режущий глаза, успевшие привыкнуть к полумраку «берегиньего царства», мужские голоса, спорящие на повышенных тонах. Тайная тропа пропала за моей спиной – и сразу же на меня навалилась удушливая полуденная жара, сопровождаемая раскаленным южным ветром.

– Где мы?

Викториан перестал что-то доказывать Искре и глубоко вздохнул, обращаясь уже ко мне. Разобрать же, что говорит мне человек с пульсирующим всеми цветами радуги «ореолом души», я смогла не сразу – как будто я ненадолго утратила способность воспринимать человеческую речь и, как прежде, еще будучи молоденькой шассой, слышала лишь неприятное, отрывистое тявканье вместо переливчатого, плавного шипения.

Но одно слово я все-таки разобрала.

«Лихоборы».

Каждому человеку, который желает стать орденским служителем, необходимо пройти обучение. Если хочешь быть змееловом, то недостаточно просто уметь без ошибок играть на дудочке или стрелять из именного револьвера по движущимся мишеням. Нужно знать, где искать нелюдь, учиться ее распознавать в человечьем виде, не прибегая к волшебным инструментам, изучать повадки, а иначе первый же самостоятельный выход «в поле» может оказаться последним.

Потому и учили их, вчерашних мальчишек, как распознать в стогу сена гнездо мелкой хищной твари, портящей домашний скот, как отыскать на заброшенном кладбище могилу, из которой поднимается мертвец, и как избегать встреч с теми, кто тебе пока что не по зубам. Вот только чего взять с подростков – ума еще не нажили, опыта жизненного тоже, зато дури и отваги хоть отбавляй. Таким очень тяжко было вдолбить в голову, что дудочника или ганслингера в первую очередь оберегает наблюдательность, во вторую – осторожность и лишь в третью – умение обращаться с оружием или музыкальным инструментом. И если с наблюдательностью у мальчишек, выросших на улице или проживших всю жизнь в окружении родственников, в любой момент готовых убрать «лишних» наследников, было все в порядке, то вот бдительности жизнь их не научила.

Именно таких юных бунтарей, которые по глупости своей считали, что море им по колено, а любая нежить по зубам, и водили на особые «дополнительные семинары». Там храбрящимся мальчишкам очень доходчиво и объясняли, что пока они не змееловы и не ганслингеры, а всего лишь вкусное мясо для тех, кто считает людей изысканным деликатесом и просто легкой добычей. Тем же, кто не верил в такую нелицеприятную для самомнения правду жизни, и предстоял спуск в подвал орденского училища, где проходили практику ребята лет на пять-шесть старше.