Антон Орлов - Западня для ведьмы

Участниц было немного. Во избежание утечки информации. У большинства дам Тейзург пользовался симпатиями: флиртовал он изысканно и с подходом, умел и развеселить, и поддержать беседу, и выручить дельным советом, а то, что он увлекался не только противоположным полом, лишь добавляло ему интереса в их глазах. Дамы с удовольствием обменивались сплетнями о его похождениях известного толка, да в таких подробностях, что кавалеры, которым случалось это подслушать, краснели до корней волос. Алендийские нравоучители строгих правил втайне охотились за такими историями, даже приплачивали чужой прислуге за пересказ, чтобы после, собравшись вместе, вовсю браниться по этому поводу, осуждая и Тейзурга, и любопытствующих бесстыдниц.

Неровен час, кто-нибудь из волшебниц его предупредит, так что на это дело взяли только самых надежных.

Завсегдатаи Шляпных Роз дивились: вроде нынче не праздник, а наплыв народа, как на гуляньях! И народ, если присмотреться, нервозный какой-то, по-нехорошему собранный… Можно подумать, эти подозрительные личности собираются громить всей толпой богатые особняки да делить поровну чужое добро и сейчас ожидают только условного сигнала от своих заводил.

– Винцо-то у него в погребке знатное, истинно божественное, в том числе иномирское. Признаться, уже предвкушаю…

– Мы же договорились, вино и деликатесы распределим на всех коллегиально и организованно, – укоризненно, с педантичными нотками, отозвался собеседник.

«Мог ли я помыслить, боги великие, что доживу до подобного», – удрученно вздохнул про себя Шеро Кредлон – грузный мороженщик с завлекательно раскрашенным сундуком-ледником на тележке.

Двое поравнявшихся с ним пожилых франтов прошли дальше, строя предположения о винах из некоего погребка, и смешались с другими прохожими в благоуханной темени бульвара.

Это тянулось уже пятый вечер. Надлежало подгадать момент, когда Тейзург откроет Врата Перехода и отправится в другой мир, а он, как назло, безотлучно торчал в Сонхи. Несколько раз уходил в Хиалу, но это не в счет.

Крелдону все это не нравилось до скрежета зубовного. Нарушение официальной клятвы неминуемо вызовет отдачу, и какой она будет – заранее не скажешь. Вдобавок крухутак, поведавший отгадчику о прошлом Тейзурга, упомянул о том, что сонхийские маги в давнюю пору не единожды пытались от него избавиться – и всякий раз сия затея оканчивалась провалом, после чего становилось только хуже. Это продолжалось до тех пор, пока Тейзург сам не убрался из Сонхи.

Не обнадеживает, ни на грош не обнадеживает. Шеро мучило скверное предчувствие. Возможно, у архимагов тоже были предчувствия, но мысли о божественном винце, драгоценных китонских шелках, мешках с кофейными зернами и светильниках дивной красы помогали им глушить тревогу.

Следящие и скрывающие чары, наколдованные Сокровенным Кругом, клубились над бульваром Шляпных Роз густым смогом – незримым, неощутимым, многослойно замаскированным, все до последнего заклинания просчитано и выверено, но вдруг коллега Эдмар все же почувствует неладное?

Из осиянной фонарями темноты до угрюмого толстого мороженщика долетел обрывок фразы:

– Уговорили, пару складских светильников я вам уступлю, но взамен…

«Боги, за что мне такое наказание?! Право же, студенческие волнения и то лучше, чем это …»

Дирвена мучили опасения, что мама, даже очнувшись, навсегда останется вялой, заторможенной, ко всему безразличной, но чары – это не душевное расстройство, и если удалось их без остатка снять, человек вновь становится самим собой.

Сонтобия Кориц чувствовала себя так, словно выздоровела после затяжной болезни. Пребывание у пшоров запомнилось ей, как длинный тягостный сон в белесо-серых тонах. Бытует мнение, что околдованная пшорами жертва ничего не чувствует – это неправда, тоску она ощущала постоянно. Приглушенная тоска была для нее как будто частью внешней среды наравне с пещерным сумраком и несмолкающим шепотом пшоров.

Отвечая на расспросы Таль, Сонтобия рассказала, как попала в Рунду. Она регулярно справлялась о сыне, ради этого подолгу выстаивала в присутственных местах Надзора за Детским Счастьем, безропотно выслушивая уничижительные замечания. Деловитые дамы-попечительницы из Надзора изредка снисходили до величайшего одолжения – что-нибудь ей сообщали, заставляя «жестокосердную и нерадивую мать» сполна осознать, сколь велика оказанная ей милость.

Эти одолжения обычно стоили денег, и в последние годы Сонтобия работала на то, чтобы расплачиваться с суровыми служительницами Детского Счастья за известия о Дирвене. Потом ей сказали, что он утонул (на нее смотрели многозначительно и обвиняюще, со сдержанным негодованием, чтоб у нее не осталось никаких сомнений насчет того, кто виноват в гибели Дирвена), и это ее окончательно подкосило.

Садясь в вагон поезда, она сама не знала, зачем едет в Рунду. Ее туда неудержимо потянуло, и она просто подчинилась единственному побуждению, которое у нее на тот момент было. Остальные желания умерли.

Возможно, пшоры посылают какой-то зов, который могут ощутить лишь те, кто к этому предрасположен? Такую догадку высказала Таль.

– Мама, мы больше не расстанемся, – шмыгнув носом, заверил Дирвен. – Мы уедем далеко отсюда, в другую страну, и сможем там жить, не прячась. А этих теток из Детского Счастья, которые перед тобой выдрючивались, этих гадин… В общем, им лучше никогда со мной не встречаться.

Обратно добирались порознь: Таль и Сонтобия, переодетая в украденную на ферме одежду, путешествовали как барышня из зажиточной семьи и старая прислуга, а Дирвен сопровождал их тайно, используя «Круговерть» и свой опыт, наработанный на заданиях.

Ведьма не подвела – вернула ему маму, и теперь он горел желанием выполнить свою часть уговора: вытащить из висгартской тюрьмы Нинодию Булонг, чего бы это ни стоило. Да он, если понадобится, эту тюрьму по камешкам разнесет, пусть у него и нет сейчас «Рвущего цепи, рушащего стены». Они его попомнят… Впрочем, пусть они лучше не узнают, кто это сделал, надо ведь еще убраться вчетвером из этой благословенной страны великого пшорского счастья.

Зинта разглядывала расставленные на камине вазы – хрупкие, из удивительного перламутрово-зеленоватого фарфора, с изящной узорчатой росписью, наводившей на мысли об одиноких путешествиях через пустынную местность в пору вечерних сумерек. Когда она сказала об этом вслух, Эдмар одобрительно заметил, что она разглядела то, что вложил в свою работу могндоэфрийский художник.

Эти вазы с тонкими горлышками, изогнутыми несимметрично и плавно, словно стебли водорослей, он принес из того мира, где жил в прошлом рождении. По его словам, раньше это были его вазы , но потом их у него конфисковали вместе с загородным домом и всем прочим имуществом. Сейчас дом принадлежал тому самому Эсвегеурглу, который сперва продал, а после возвратил на место любимую колоннаду прежнего владельца. Эдмар пришел и тайком забрал их без спросу: пусть стоят у него на камине. Зинта не знала, как относиться к этому поступку: то ли он по-зложительски украл вазы у теперешнего хозяина, то ли и впрямь вернул свое, тем более что все равно собирается выкупить имение через подставное лицо.