Сергей Малицкий - Скверна

– Значит так, – прорычал, придерживая лошадь в тридцати шагах, Стултус. – Вас осталось восемь, к тому же у вас хлопотная добыча. Моих воинов в два раза больше. Но я не разбойник. Я честный человек. Предлагаю за каждых двух мальцов по серебряной монете!

– Конечно! – отозвался Волуптас. – На севере всякий честный человек легко продаст ребенка в два раза дороже. Ты воюешь со свеями или торгуешь за них?

– И десять монет золота за голову вашего придурка с деревяшкой за спиной, – добавил Стултус.

– Если судить по цене за ребенка, за придурка тебе обещали двадцать золотых? – крикнула Вискера.

– А ты кто? – возмутился Стултус. – Почему я должен обсуждать цену с бабой?

– Ну, заказ-то ты принял у бабы? – засмеялась Вискера.

Игнису показалось, что на губах Стултуса закипела пена. Великан взревел, как раненый бык, и его отряд ринулся вперед. Пятнадцать здоровяков со скрежетом выдернули из ножен мечи, чтобы распустить бедолаг Волуптаса на лоскуты. Полетели штормовой волной, ударились, словно о каменный утес, и опали кровавой пеной. Стултус, ощетинившийся тремя стрелами ливки, все-таки добрался до однорукого. Но Волуптас легко выбил из руки здоровяка меч и пронзил ему сердце. Прочие охотники слишком поздно поняли, что ввязались не в ту драку. Когда они решились бежать, их оставалось трое, и ливка не упустила никого. Хотя и Волуптас не обошелся без потерь. Был сражен и второй из братьев хапирру и погибли двое детей. Два шестнадцатилетних парня ринулись в схватку с мечами, которые они держали первый раз в жизни.

– Не послушались, – сокрушенно повторял самый старший из освобожденных, стирая кровь с лица. – Не послушались.

– А сам-то? – с досадой повторял Волуптас.

– Я держал меч в руках, – опустил голову парень.

– Оставь его, старшина, – махнула рукой Вискера. – Он сразил одного. И не вполне случайно. Думаю, что с ним нас станет снова восемь.

– Лучше бы нас стало двенадцать, – проворчал Волуптас. – А не восемьдесят с чем-то. Ну и что делать теперь? Ловите лошадей, я все должен решать за вас?

День был снова заполнен заботами. Распределялись лошади, припасы, оружие. Глаза мальчишек горели, и Игнису пришлось срезать несколько палок и преподать первые уроки. Вечером, когда детское становище угомонилось и Игнис собрался спать, к нему пришла Вискера. Уснуть принц смог значительно позже обычного. А когда проснулся, то подумал, что от такой женщины Тела и в самом деле не отказалась бы и сама. Во всяком случае, чтобы научиться чему-нибудь. Игнис открыл глаза, подтянул к себе деревянный меч, погладил ножны, словно просил прощения у Бетулы, оглянулся, убедился, что утро остается ранним, у костра сидит сонный аккадец, а детское становище безмолвно, улыбнулся прижавшейся к нему сонной воительнице и замер. На обнаженном плече прекрасной Вискеры был отчетливо виден знак Ордена Слуг Святого Пепла – квадрат с вписанным в него крестом, проходящим через середины сторон. Мгновенно покрывшись потом, Игнис потянулся к руке Вискеры. На ее пальце подрагивал слабым пламенем перстень. Принц замер, отдышался и уже привычно спрятал, затянул, затаил собственное нутро. Перстень погас.

– Ты что? – потянулась Вискера. – Половину ночи не давал мне спать! Хочешь то же самое и с утра?

Когда предки Валоров пришли в Тимор, который тогда даже названия такого не имел, а звался, как весь правый берег Азу землей Эдин, у них и мысли не возникло о том, как определять границу небольшого королевства. Границу обозначила сама природа. Беспокойная горная речка, скатывающаяся с ледников Хурсану, прорезала известняковое взгорье на сотни локтей, и теперь гремела на дне глубокого ущелья, омывая гранитные валуны. Вместе с тем земли Тимору выпало немало; от западного изгиба пропасти до крепости Тимор плоскогорье раскинулось на добрых две сотни лиг, почти столько же пришлось бы пройти путнику от северной границы королевства до исхода из гор Хурсану реки Азу, а уж если вспомнить об уютных горных долинах, которые прикрывала собой крепость, да о горных берегах самой Азу, да присовокупить к этому знаменитый на всю Анкиду тиморский квач, который всюду называли огненным пойлом, то следовало признать, что лучшего края нет и быть не может. Правда, зимой этот край нещадно вымораживал поселившихся в нем счастливчиков, обрушивал на них снегопады и снежные лавины, летом напускал на них диких зверей, гнус и дожди, но ведь были и более суровые края. По сравнению с той же землей Этуту землю Эдин можно было счесть обителью божьего благодарения. И плодородная земля Тимора была порезана на крохотные лоскутки между известковыми и, повыше в горах, гранитными скалами и щедро усыпана камнями и галькой, спроси любого из тиморских подданных, готовы ли они отправиться жить в более благоприятную страну, да хоть в тот же морской и солнечный Самсум, и с большой долей вероятности получишь ответ, да никогда и ни за что, конечно, если столь доброжелательный вопрошатель не отсыплет в кошель сотню золотых монет, вот тогда и духу не останется в Тиморе от очередного счастливчика.

Король Тимора Вигил Валор был убит разбойниками в первый месяц весны, но траур должен был длиться год. Останься Анкида такой, какая она была в последние сто лет, ее маленький кусочек Тимор короновал бы старшего сына Вигила Валора – Адамаса Валора, а празднества по этому поводу устроил бы по окончании траура и прошествии еще одного месяца. Но Адамас Валор был рукоположен королем Пурусом в герцоги Тимора, и теперь, памятуя о своем недолгом наместничестве в Аббуту, Адамас там и готовился ко встрече с врагом. А обороной Тимора занималась его мать – королева Армилла вместе с двумя сыновьями – младшими братьями Адамаса – близнецами Лупусом и Валпесом. Старшая дочь королевы Ламелла, вышедшая замуж за второго сына князя Араманы – красавчика Каутуса и родившая ему дочь, в Арамане и пребывала, а младшая дочь королевы – неугомонная Бакка была отправлена под присмотром нянек вместе с младшим братом покойного короля в Ардуус. Милитум Валор, которого король Ардууса сделал воеводой стражи столицы, так же как брат короля Обстинара Соллерс, добрый гуляка и бравый покоритель вельможных дам, перевалив за сорок лет, так и не обзавелся семьей и все свои нерастраченные отцовские чувства обратил на шуструю племянницу. Но в эти дни и он, и Ламелла, и сестра покойного короля Валора – королева Фиденты Арома, и все их многочисленные родственники думали только об одном, – что происходит на севере, тем более что соседний, более северный Обстинар был разорен и уничтожен.

Тиморское плоскогорье – от пропасти и до крепости – опустело. Деревеньки не отзывались ни лаем собак, ни мычанием коров. Все, что можно было убрать на полях, было убрано, а что убирать было рано, оставлено на попечение счастливого случая. Крохотные городишки и одинокие дозорные башни были брошены с открытыми дверями и окнами в надежде, что убийцы не будут раздражены крепкими запорами и поленятся обронить искру на деревянный пол или крышу. Все человеческое и животное, все сбереженное для долгой зимы и долгой жизни, все копилось в горных долинах, где в каждом доме вмещалась не одна семья, а три, а рядом рылись землянки и ставились шатры для еще десятка, если не сотни таких же обездоленных и несчастных. Но все или почти все мужчины, способные держать в руках если не мечи, то хотя бы лопаты и кирки, копились в устье горных долин, у крепости Тимор. Небольшой, но хорошо укрепленный замок стоял на низких утесах, возвышаясь над прилегающим плато на сотню локтей. У его подножия раскинулся сам Тимор, не слишком большой город с узкими улицами и каменными домами, отгороженный от оставленного на разграбление королевства широкой стеной высотой в два десятка локтей. Данную стену можно было бы счесть не слишком серьезным препятствием для врага, но она и выстроена была на камне, и сама была из камня, и плато, уходящее от нее на запад, делало это не сразу, а сначала обрывалось крутым склоном на сотню локтей, с которого зимой катались на бересте тиморские мальчишки. Зимой бы Тимор вообще никого не боялся, залей склон льдом, и бейся против любого врага, но сейчас была не зима. И, кроме этой стены, ничто не прикрывало горные долины. Именно поэтому в ущелье между Медвежьей горой, к которой лепилась большая часть города, и замковыми скалами кипела работа. Старики и подростки под управлением седовласых каменщиков поднимали стену, которая должна была защитить долины в случае прорыва врага в город. Длина стены выходила в четверть лиги, а высота должна была оказаться такой, какой она успеет вырасти, и ежедневные гонцы, говорящие о том, что пятьдесят тысяч свеев прорвались через восточный мост и приближаются к Тимору, только усиливали рвение строителей. Стучали кувалды, укладывались камни, месился лучший раствор, летел гравий в проемы для засыпки, блестели стягивающие стержни и балки, звенели кузнечные молоты. Стена росла на глазах, и только взгляды стариков на крыши родных домов под замковыми скалами и Медвежьей горой порой блестели от слез.