Сергей Юрьев - Нашествие с севера

Он дернул за шнурок колокольчика, и через мгновение в опочивальню вошел Соул. Он, конечно, стоял за дверью и терпеливо ожидал, не изволит ли чего его лорд.

– Как, говоришь, зовут ту дамочку, которая сегодня утомилась, сопровождая меня на прогулке? – спросил он, не глядя на Соула.

– Нега, жена эллора Гая Ондора, сотника гвардии Вашей Милости.

– Где сейчас сотник?

– Отправлен третьего дня досматривать пограничные заставы на рубежах с Холм-Готом. Есть основания думать, что он может не вернуться…

– Я тоже так думаю… – сказал Дриз, отстегивая перевязь меча. – А она должна явиться сюда. И пусть поторопится – у нее было время отдохнуть… И еще лирник пусть придет, сыграет нам что-нибудь.

– Эол или Ясон? – уточнил Соул.

– Пусть Эол придет, он старик, ему всё равно…

Лирник пришел первым, молча поклонился, сел, как и надлежало, прямо на пол, положив на колени лиру о дюжине гудов. Его узловатые длинные пальцы легли на струны, пробежались по ним, извлекая нежный перезвон, а сам он посмотрел исподлобья на господина, ожидая, когда тот закажет музыку.

– Играй что хочешь, пока дама не пришла… – Дризу вдруг подумалось о том, что будет, если в самый интересный момент вдруг откуда ни возьмись появится Хозяйка.

Лирник вновь провел пальцами по струнам, робкий перезвон превратился в мелодию, нежную и суровую. Потом он запел своим чистым и сильным голосом, который скорее мог принадлежать юноше, чем старику:

Это была древняя песня, которую сложили задолго до Великого Похода, песня о блаженной долине Лейнора, которая принимает души умерших и дарует им новую, лучшую жизнь, но только тем, кто при жизни не преступил Предела, после которого – только остаток жизни и вечная Тьма.

Не успела песня докатиться до середины, как лорд почувствовал смутное беспокойство, чувство Предела, давно оставленного позади. Он рванулся вперед отравленной стрелой, и его лицо застыло перед лицом лирника. А руки его, словно кузнечные клещи, вцепились в лиру, разламывая ее в щепы. А Эол продолжал петь, пока его лира не превратилась в груду щепы, а потом встал и пошел умирать… Лира давалась лирнику его учителем одна на всю жизнь, и если умирала лира, умирал и лирник. Дриз прекрасно знал об этом, и то, что он сделал, было казнью, самой изощренной из всех, которые он когда-либо придумал.

Когда дверь распахнулась, пропуская сгорбленную фигуру Эола, навстречу ему двигался секретарь лорда, держа за локоть смертельно напуганную Негу. Он втолкнул ее в опочивальню и захлопнул за ней дверь. Лорд сидел на корточках, молча ковыряя ногтями останки лиры, а она стояла, прижавшись спиной к двери, и каждое новое мгновение казалось ей страшнее предыдущего. В конце концов Дриз поднялся, подошел к Неге и, легонько потрепав ее за побледневшую щеку, сказал:

– Завтра придешь. В это же время. Сама. – Он сунул ей в руки щепки и обрывки струн – всё, что осталось от лиры. – А это где-нибудь по дороге выброси.

Он распахнул дверь, и молодая женщина в ужасе, пятясь, покинула опочивальню и, не смея повернуться, двинулась по коридору, пока не натолкнулась на Соула, стоявшего в трех локтях от входа в ожидании приказаний. Нега взвизгнула от неожиданности, и собственный крик вывел ее из оцепенения, и она побежала, стремясь оказаться как можно дальше от апартаментов лорда, прижимая к груди обломки лиры…

Первая ночь, пока они двигались по землям Холм-Гота, прошла спокойно, если не считать криков ночных птиц, хрюканья вепрей и воя волков, которые первое время беспокоили Элла Гордога, впервые в жизни попавшего в столь огромные дремучие леса. Утром они сделали недолгий привал. Донат и Торн, так звали Служителей, сопровождавших эллора, развели костер, почему-то предпочитая сжигать не жаркий дуб, а дымную осину. Они согрелись и высушили одежду, на которую выпала обильная холодная роса. Спутники Элла оказались людьми скупыми на слова и даже движения, не позволяя себе ни слов, ни жестов, не вызванных необходимостью. При дворе королевы Элис было немало людей, которые за немногословностью скрывали свою глупость, а показной степенностью – неловкость, но вскоре Элл убедился, что Служители скромничают по каким-то другим причинам. Перед тем, как сесть на коней и продолжить путь, они обнажили мечи и, пока не погас костер, упражнялись в фехтовании, отрабатывая выпады, и каждое движение выдавало в них опытных бойцов.

Днем, когда они двигались вдоль границы Холм-Гранта, обозначенной широкой просекой, им попадались небольшие башенки, выложенные из грубого известняка, в которых, видимо, располагались пограничные заставы, но никто даже не вышел поинтересоваться, что за люди проезжают мимо них. Заставы казались совершенно безлюдными, а печные трубы, поднимавшиеся выше самых высоких деревьев, не выдыхали ни облачка дыма. Приближалась вторая ночь их путешествия, преодолев которую, они должны были оказаться у стен Холм-Дола. Поторопившись, можно было бы достичь цели и среди ночи, но Донат, который, как понял эллор, был назначен старшим, сказал, что ночью им ворота всё равно никто не откроет – все боятся оборотней, с которыми этой ночью им точно предстоит встретиться…

Действительно, как только последние закатные лучи покинули небо, в темных кустах началось странное шевеление, трещали ветки, гнулись стволы, а порывы ветра стали доносить странную вонь – то ли паленой шерсти, то ли гниющих останков.

– Эллор, приготовьте копье, – сказал вполголоса ехавший рядом с Гордогом Донат. – Сейчас они нападут.

Но всё произошло несколько по-иному… Сначала они услышали шлепанье копыт по размокшей дороге, потом разглядели двух всадников, которые двигались навстречу. Их силуэты можно было едва различить в темноте – кони были черны, а на всадниках болтались черные накидки, делающие их совершенно бесформенными. Когда они приблизились на три расстояния копья, Донат поднял левую руку, свободную от оружия, и крикнул в темноту:

– Остановитесь, путники, и назовите свои имена, а то мы сочтем вас врагами, и здесь ваш путь завершится! – Он направил свое копье на ближайший черный силуэт. По серебряному наконечнику пробежала голубая искорка, и в тот же миг оба встречных всадника скатились с коней, которые тут же встали на дыбы и превратились в лохматых великанов с глазами, светящимися красными угольками, и белым оскалом огромных челюстей. Донат, видимо, предвидел всё, что произошло, и метнул копье в ближайший силуэт. Оборотень взвыл от обжигающего внутренности серебра и бросился назад, свалив с лап того, кто только что был его всадником. Врагов осталось трое, когда Торн, ехавший чуть позади, метнул свое копье через голову Элла, который на мгновение замешкался, и поразил второго оборотня прямо в красную глазницу. Тот упал, не успев даже взвыть, видно, настолько хорошо Служители Храма знали уязвимые места этих тварей… А вот копье эллора хоть и точно вонзилось в лохматое брюхо, но удар оказался слишком силен, и серебряный наконечник вышел где-то недалеко от задницы оборотня, и смертельное для врага серебро не осталось в его теле, и он вновь бросился вперед. Элл успел соскочить с коня – действовать мечом было удобнее, стоя на твердой земле, – и точным ударом отсечь протянутую к нему лапу. Оборотень с воплем отступил, наткнувшись спиной на последнее чудовище, которое Донат и Торн вдвоем теснили к огромному дубу, и серебряный наконечник, торчавший из спины одного оборотня, воткнулся в бок другому. Раздался страшный двухголосый крик, оба огромных лохматых тела свалились на мокрую землю, продолжая дергать конечностями. Донат подошел к ним, двумя точными ударами отсек им головы и молча пошел к своему коню.