Сергей Малицкий - Тень Лучезарного

Орда зашевелилась в середине месяца. Важное происходило за рекой. Беженцы на каменной дороге сменились воинами. Израненными, утомленными, едва бредущими. Лаэты и каламы, атеры и араманы отступали из родных земель. На второй или третий день этого отступления послышался дальний грохот, рокотом отозвались, загудели вершины гор Балтуту. Евнух даже выбрался на берег Утукагавы, смешался с толпой ордынцев, чтобы разглядеть, что творится на севере, и понял, что скалы, нависающие над вырубленной в камне дорогой, рушатся. Летят вниз, искря льдом и снегом, вздымая мерзлую пыль. Заваливают дорогу, скатываются с высокого берега Утукагавы. Видно, были приготовлены засечки в нависающих над желобом глыбах на особый случай, да только распорядился случаем кто-то чужой, потому как глыбы рушились на головы отступающим, а прямо на скалах как будто мелькали быстрые тени. Но едва осела пыль, тени обратились черной пеленой, которая облепила горный склон, зашевелилась и поползла, и евнух, который в последние пять лет уже перестал вздрагивать и пугаться, замер.

– Гахи, гахи, гахи! – понеслось между ордынцами.

Евнух поежился, поднял воротник стеганого халата. Когда он впервые услышал о неведомых воинах, вышибающих виров и араманов из их неприступных тысячи лет крепостей, то долго не мог взять в толк, что значит – «не люди»? Вот даку не люди, дакиты – почти люди, да и что там, считай, что люди, разве только клыки у них. Но так и даку, как говорят, все одно люди. Хотя как посмотришь на Телоха, да и на того же Каба или Очила, или на любого из тех нескольких сотен даку, что пробудили орду от спячки шесть-семь лет назад, взяли ее под свое начало, навели порядок в степной вольнице, создали страшные ватаги безумных воинов. Разве они люди? Выходит, что люди. А эти…

Ползущие по скалам, словно муравьи, воины, которых были сотни, тысячи, наверное, десятки тысяч – издали казались людьми, но даже даку не могли бы сравняться с ними в ловкости. Вот они приблизились к стенам Хонора и сразу полезли по каменной кладке вверх. Полетели стрелы, полилась смола, закипел бой. Началась осада. Неправильная осада. Страшная осада. Неутешительная для хонорцев.

Забил барабан у шатра Телоха.

– Быстро! – прошипел обнаруживший себя за спиной евнуха Каб, правая рука Телоха. – Собирай баб, уходим.

– Куда? – не понял евнух и тут же осекся, потому как не имел права говорить ни с одним из даку. Но Каб не только не проткнул клинком тушу презренного служителя, но даже не ударил его. Оскалил клыки и прошипел:

– Две лиги вниз по течению. Барка там стоит для твоего табора. Через час должен быть там. А через неделю в Самсуме. Телох проредит твое хозяйство на месте. Чтобы все были готовы – чисты и без ссадин. Уж побеспокойся.

Евнух еще успел наслушаться сетований ордынцев, которые спешно скручивали шатры, о том, что поживы в Самсуме не будет, потому как тысячи Очила уж точно вычистили великий город, так что придется идти в Махру или Касаду. Хотя вроде бы Эбаббар равняется богатством с Самсумом? Неужели оставит его великий тан в небрежении? А то ведь Хонор, Утис и Фидента уж точно достанутся в разграбление гахам, кто бы они ни были! Видано ли, добычу, что в руки просилась, уступать неведомо кому?

Степные воины не были словоохотливы, но почти два месяца, проведенные на одном месте, расслабили их. «Ничего, – подумал евнух, меся сапогами из тонкой кожи зимнюю грязь низкого берега, – слетит один или два десятка голов с плеч, сразу подберутся и языки, и в глазах появится прозрачность и спокойствие. Хотя, интересно все же, куда направит войско Телох? И что за черная напасть стоит на севере, мешая идти орде напрямик?»

Женщины были загнаны в трюм под надзором младших евнухов, а их старшина остался на корме. Всю неделю кутался в теплое одеяло, тянул руки к жаровне и смотрел на темную воду, лишь раз в день спускался вниз, чтобы размяться, посечь толстым ремнем, который не рвет кожу, спины и ягодицы наложниц. Прошли прежние времена. Раньше евнух мог и головы лишиться, если хоть одна из жен великого тана пожалуется на него, даже на щипок упругой плоти, а теперь опасаться следовало недовольства Телоха из-за нерасторопности и шумливости несчастных. Хотя, какая может быть расторопность на пути к смерти? Или не недовольства следовало бояться, а холода? Того самого холода, который окатывал евнуха от взгляда Телоха и который он замечал в глазах даккитской принцессы? Каждый день она вставала с топчана, молча одергивала грубое платье, пряча багровые полосы на теле, послушно приближала лицо к тусклой масляной лампе. Евнух вглядывался в черные глаза, но не видел ни испуга, ни ненависти. Только холод, который заставлял его дрожать так же, как взгляд Телоха. Что у нее на уме, у этой тонкой и жилистой девчонки? Да что бы то ни было! Что она может сделать против зверя? Разве только разорваться на части не с визгом, а в гордом молчании?

…Самсум показался через неделю. Над холмами, над крепостными стенами, над окраинными улочками, убегающими от порта к ратуше, башням, храмам, стоял уже истлевающий дым. Вдоль берега теснились барки орды, многие из которых блестели свежим деревом. Рабы из чекеров и ханеев латали урон, нанесенный защитниками великого города. Самсум пал, и разноцветные шатры, заполняющие портовую площадь, были подобны ярким лентам, которыми украшают усыпальницу атеры, прежде чем придать мертвое тело пламени.

– Быстрее! – заорал мордастый манн-тысячник, едва барка притерлась к войлочным валкам, брошенным с пирса. – Магические башни пали только два часа назад, и Телох жаждет отпраздновать победу! Прямо там! Девок к нему! Быстро! Шатер после! Там уже ставят два шатра, и для девок, и для празднества!

Вот как раз этого евнух и не любил. Не терпел нарушения раз и навсегда заведенного порядка. Девок следовало омыть после дороги и уж хотя бы дать им оправиться. Но что толку их омывать, если от порта до площади с башнями было три или четыре лиги хода? Или меньше? Давно евнух не был в Самсуме. Еще мальчишкой бродил по его улицам, и уж конечно, тогда он еще не был евнухом.

– Ты слышишь меня?! – заорал еще громче манн.

– Слышу, – ответил евнух. – Но если Телох выразит неудовольствие, что его жены несвежи, я скажу, что виноват ты.

– Так… – оторопел манн.

– Десять минут, – скривил губы евнух. – Десять минут, и они будут готовы. У меня два котла с горячей водой. И есть во что закутать девчонок, чтобы холодный ветер с моря не просквозил их. Даже если для некоторых из них это будет последним омовением. А ты пока найди мне сорок лошадей. Только для меня и девок. Их тридцать девять. Лучших девок для самого великого тана. И никакой задержки…

…Они все сделали быстро. И не потому, что широкая плеть подрагивала в руках их надсмотрщика. Каждая знала, что ужасный конец неизбежен, но каждая надеялась на чудо, потому что только в этой надежде можно было укрыться от безумия. Неизвестно, какого чуда они ждали, уж во всяком случае не внезапного чувства, которое могло бы преобразить зверя, но каждый день среди тихих, наполненных животным страхом разговоров главной темой было одно – даку такие же люди, и им свойственно испытывать те же чувства, что и людям. Наложницы пересказывали друг другу сотни выдуманных историй о благородных даку, перебивали друг друга, заучивали сказки и уверялись в их подлинности, словно были их свидетелями. Поэтому и единственная среди них дакитка так заинтересовала прочих. К ней подступились в первый же день, окружили кольцом, и принцесса, поняв, что отмолчаться не удастся, окинула несчастных холодным взглядом и сказала, что знала многих даку, а у одного даже бывала в гостях. И что у того много детей дакитов, а жена его обычная женщина, руфка.