Анна Мистунина - Пути непроглядные

– Что? Почему это?

– Почему? Подумай сам, сколько смертей, и добро бы на войне, так нет! Все ради каких-то дрейвов, о которых мы до сих пор и думать не знали! Крахнен – чем он такое заслужил? Подумай, Торис. Чем мы вообще тут занимались?

Он увидел недоуменный взгляд друга и смущенно замолчал. Пускаться в откровения вообще-то не входило у него в привычку, да и Торис был не из тех, кому идут на пользу сложные рассуждения. В трудный час, сколько бы ни было перед ними врагов, на него можно было рассчитывать смело. Те же опасности, что происходят изнутри, вопросы и сомнения были ему неведомы, и Рольван нисколько на него за это не обижался.

Он усмехнулся, переводя сказанное в шутку, и добавил:

– И пленных проглядели. Как мы могли?

– Ну, одного-то все ж везем! Не завидую ему – еще пожалеет, что на свет родился! – Торис хмыкнул, не спеша накрутил на палец свой обвисший ус и изрек с непривычным для себя глубокомыслием: – Святейшество, говорят, мудрее всех на свете. Уж он-то точно знает, как оно правильно. Его и спроси, а он тебе скажет. А работу свою мы выполнили, ведь так?

– Пожалуй.

– И вот что я тебе еще скажу, командир: ты хандришь, но добрая выпивка это поправит. А если еще взять девок и хорошенько их…

– Понял я, понял, – Рольван заметил, что юный Альдранд слишком уж внимательно прислушивается к разговору, и закончил вполголоса, так, чтобы слышал один Торис: – Так и поступим, решено. Дай только добраться до деревни.

Его святейшество отец Кронан, старший епископ Лиандарса, ничего не разъяснил Рольвану по его возвращении. Он был убит в ту самую ночь, которую Рольван провел на одном из деревенских сеновалов в компании Ториса, бочонка пива и двух девиц, стыдливо хихикавших поначалу и все более смелых с каждой следующей кружкой.

Убийцу опознали по приметной вышивке на плаще – сопротивляясь, Кронан ухватился за воротник нападавшего и оторвал от него кусок, так и оставшийся зажатым в мертвых пальцах. Это оказался Гвейр, воин родом из Каэрдуна, четыре года как поступивший на службу к тидиру Дэйгу, умелый боец, знаток множества песен, от древних, сложенных еще в незапамятные времена повествований о богах и героях, до распеваемых по трактирам непристойных стишков. Именно за свой музыкальный дар вообще-то не блещущий красотой Гвейр был ласково встречаем везде, в том числе и на женской половине замка, в комнатах покойной тидиры. Там он охотно принимал знаки внимания от многих дам, умудряясь при этом ни одной из них не давать ни обещаний, ни поводов для ревности – умение, которому можно только позавидовать.

Но кроме всего этого Гвейр был или считался, как теперь стало ясно, добрым другом Рольвану и Торису – в особенности последнему, с которым уже больше трех лет был попросту неразлучен, если только военная службы не забрасывала их, как сейчас, в разные места.

В последний раз оба видели его в ночь после казни, и Гвейр тогда был пьян до такой степени, что не мог самостоятельно ходить. Зная, что добрая половина благородных обитателей тидирских казарм переживает предательство и казнь тидиры именно таким образом, Рольван не нашел в том ничего странного. А должен был – во всяком случае теперь-то стало ясно, кто был дрейвским лазутчиком в столице и вместе с тидирой готовил заговор и убийство, переворот и возвращение власти дрейвам.

Все сходилось, даже и то, что в личных вещах сбежавшего Гвейра отыскали точно такие же, как были у тидиры, деревянные изображения древних богов. А еще, если кому мало доказательств – но об этом говорилось не иначе, как шепотом, – на лбу мертвого отца Кронана острием меча или кинжала был начертан треххвостый дрейвский знак.

Сам же Гвейр не стал дожидаться ничьих выводов. Совершив свое черное дело над епископом, он исчез, и больше его никто не видел.

Новости расходились быстро: все это дружинники узнали еще на последнем постоялом дворе, где заночевали, не успевая к городу до вечернего закрытия ворот. Ночь Рольван провел будто в тумане, где лица, предметы и голоса сливались в какую-то совершенно бессмысленное серое мельтешение. Наутро его отряд выступил прежде первых лучей, так что к городским вратам они подъехали точно к открытию. Едва проехав под аркой, Рольван передал Торису командование и ударил коня хлыстом. С трудом разбирая дорогу, провожаемый скрипом спешно сторонившихся повозок и звонкой руганью прохожих, он промчался по улицам к епископскому дому. Спешился, почти свалившись на крыльцо.

Двери были распахнуты настежь. Тело епископа выставили для прощания в храме, в том самом зале, что во дни праздников не мог вместить всех желающих присутствовать на торжественной службе и выслушать праздничную проповедь отца Кронана. Теперь люди стекались туда, чтобы отдать последнюю честь усопшему. Но и здесь, в его доме, не было покоя от сочувствующих, тайно злорадствующих или просто мающихся от безделья гостей. Безъязыкий и безропотный Гай встречал их на крыльце и провожал в дом, где они могли всласть выражать друг другу и самим себе сожаления об утрате, запивая и заедая тяжкое горе обильным угощением, подносимым четырьмя нанятыми ради такого случая проворными стряпухами.

Впрочем, самые красноречивые излияния этих людей ровным счетом ничего не стоили в сравнении с горестным мычанием, с каким несчастный Гай упал Рольвану на грудь. Обнимая за плечи плачущего слугу, тот и сам не удержался от слез. Как часто бывает в минуты особенно тяжелых утрат, до сих пор он – неосознанно, в глубине сердца – лелеял надежду, что все это ошибка. Что, войдя в дом, он увидит отца Кронана, как обычно, сидящим у огня с чашей разбавленного вина, размышляющим над проповедью ко дню праздника или читающим книгу. Теперь надежда эта умерла, и вместе с нею как будто умер целый мир.

– Это ты его нашел, Гай? Где? Почему он был один, без охраны, без оружия?

Ответом было взволнованное мычание и целая пантомима, повествующая о событиях той печальной ночи. Понимать Гая Рольван выучился еще ребенком. Вот и сейчас он без труда разобрал, как было дело.

Отец Кронан вернулся домой поздно, уже в темноте. Как обычно в таких случаях, Гай волновался и то и дело подходил к дверям. Поэтому он услышал звук отъезжавшего экипажа и, не дождавшись стука, отворил двери. Увидел епископа, медленно оседавшего на крыльцо, темную фигуру, за которую епископ хватался, не то отбиваясь, не то просто пытаясь устоять на ногах. Бросился на помощь, но споткнулся о подставленную ногу убийцы и полетел кувырком, упал, разодрав лицо о каменное подножие – левая щека и ухо слуги до сих пор носили следы этого падения. Сразу же вскочил и бросился обратно. В передней епископского дома, по обыкновению, горели две большие масляные лампы, их свет падал сквозь открытые двери на крыльцо. В этом свете Гай увидел, как убийца выдергивает клинок из спины упавшего на колени отца Кронана и вонзает его тому в грудь. Взбежав по ступеням, Гай кинулся на убийцу и снова упал, получив сильный удар в подбородок. Приподнялся на колени, но следующий удар, тяжелой рукоятью кинжала по темени, надолго отправил его во тьму.