Анна Мистунина - Пути непроглядные

Рольван еще оглянулся с сомнением на двух дикарей, но Гвейр добавил твердо:

– В этом доме все друзья.

И Рольвану расхотелось спорить. Он вдруг понял, что держался до сих пор только из упрямства, что у него дрожат ноги и кружится голова, а легкие раздирает жестокая боль. Гвейр подвел его к застеленному шкурой ложу, и он заснул еще прежде, чем упал.

Когда он отрыл глаза, рядом снова был Гвейр – сидел на полу, прислонившись спиною к ложу, и при свете чадящей плошки с жиром выстругивал древко для стрелы. Еще два уже оструганных лежали рядом.

Ома спала в обнимку с маленьким ангелом. Они вцепились друг в друга так крепко, словно даже во сне боялись, что их разлучат.

Дикарь Морак сидел на корточках у очага, где жарилось над огнем нанизанное на прутья мясо. Он переворачивал прутья, искоса поглядывая на женщину-дикарку, кормившую грудью одного из своих малышей. Второй, постарше, забавлялся, раскладывая на полу яркие речные камешки.

Сшитый из шкур занавес у входа в пещеру был частично отдернут, чтобы выходил дым. В отверстие можно было увидеть, что снаружи светло.

Рольван попробовал заговорить, но обнаружил, что из-за боли в горле может только шептать.

– Я думал, уже ночь, – прохрипел он.

Гвейр повернул голову и улыбнулся.

– Ты проспал остаток дня, ночь и утро, – сообщил он. – Даже не слышал, как мы все вместе уговаривали Ому не бояться Морака и Хвиссе.

– Уговорили?

– Ай уговорил. Он все-таки решил считать ее своей матерью. Она, кажется, не против.

– А где… – Рольван закашлялся, приподнялся на локте и договорил, злясь на себя за слабость: – Настоящая мать?

– Погибла, – коротко ответил Гвейр.

– Понятно.

– А моя сестра? Что с ней, Рольван?

– С ней все в порядке… было, когда я уходил. Вокруг целая толпа верующих, у которых только и дел, что угождать своей Верховной дрейвке, – Рольван не удержался от гримасы, которую Гвейр наверняка заметил.

– Ты обещал мне, что останешься с ней и будешь ее защищать.

– А ей я обещал привести тебя домой живым и невредимым. И еще много всего наобещал тидиру, и старому слуге, и еще кое-кому там, в Эбраке. В свое оправдание могу лишь сказать, что каждый раз, давая обещание, я честно собираюсь его выполнить, – за свой сарказм Рольван поплатился долгим приступом кашля и замолчал.

– Морак, – позвал Гвейр. – Принеси лекарство.

Рольван с опаской следил, как дикарь наливает из большого глиняного сосуда что-то темное, как приближается вразвалку, неся глубокую грубо обработанную чашу. Гвейр кивнул, и мохнатая рука протянула питье Рольвану.

Тот с опаской принял его. Морак оскалился, заметив его страх. Ударил себя в грудь и прорычал:

– Ук!

– Что? – растерялся Рольван.

– Ук!

– Ну же, Рольван, не будь таким недогадливым, – Гвейр улыбался так, словно в происходящем было что-то забавное.

– Друг?

– Ук! – обрадованно подтвердил дикарь. – Ук!

И хлопнул Рольвана по плечу с такой силой, что питье пролилось на постель.

– Спасибо, Морак, он все понял, – поспешил успокоить его Гвейр. – Ты друг и Рольван друг, мы все здесь друзья. Мясо, Морак. Ты про него не забыл?

Дикарь поспешил обратно к очагу, задержавшись по пути, чтобы обнюхать возившуюся с ребенком женщину. Та ответила рычанием. Рольван предпочел отвернуться.

Питье оказалось теплым и приторно-сладким, но горлу от него полегчало. Рольван осушил чашу.

– Когда ты успел сделаться лекарем, Гвейр?

Тот пожал плечами:

– Мне здесь многому пришлось научиться, чтобы выжить. Эта трава похожа на ту, которой нас в детстве лечила Аска, а действует еще лучше. Мы с тобой говорили про Игре.

– Прах побери, Гвейр, неужели ты думал, что она так просто оставит тебя здесь? Боги не разрешили ей пойти самой, вот она и отправила меня.

– Первое время я ждал чего-нибудь такого, – задумчиво сказал Гвейр. – Какого-нибудь чуда от Игре… хотя чудом было уже то, что я жив. Но потом… прошло слишком много времени и я подумал, что она ничего не может сделать. Или… что ее самой нет в живых.

Рольван отставил чашу и впервые внимательно посмотрел на Гвейра. Его вид, седина, этот заросший шрам, даже само лицо – непохожее на него прежнего лицо уставшего и смирившегося с со своей участью человека. Изменения были заметны сразу, с первого взгляда. Рольван давно все понял бы, не будь он слишком занят иными заботами.

– Сколько времени ты здесь прожил?

Гвейр не удивился вопросу. Криво усмехнулся:

– В этой пещере или в этом мире?

– В этом мире.

– Три с половиной года. Здешних. Сутки здесь короче, чем у нас, но месяцы длиннее, если считать по луне…

– Три года! Ты это всерьез?!

Гвейр кивнул:

– Я догадался почти сразу, как тебя увидел. Ты совсем не изменился, даже плащ тот же самый. Сколько времени прошло для тебя?

– Меньше двух месяцев. Игре открыла Врата в праздник осени. Это невозможно, Гвейр, три года! Как же ты выжил?

– А ты как думаешь? Убегал, дрался и опять убегал. Пытался проникнуть в города к Белым, но они неприступны, кроме тех, которые разрушены. Здесь зима большую часть года, но настоящие холода бывают редко, иначе я попросту замерз бы. Голодал, охотился, в основном на всякую мелочь. Даже воровал еду у Волосатых – то еще развлечение! Потом нашел Морака и Хвиссе. Я назвал их так в честь слуг, которые жили раньше в нашем доме. Все их племя погибло в стычке за удобную стоянку, здесь это обычное дело. Поначалу мы было не понравились друг другу, но, как видишь, – Гвейр снова улыбнулся, – никогда бы не подумал, но они стали моей семьей. Я привык к этому миру, Рольван, не сразу, но со временем мне стало казаться, что наш с тобой мир мне всего лишь приснился. Я не надеялся еще увидеть кого-то из вас. А год назад мы с Мораком нашли Айя… его родителей спасти не смогли.

Он рассказывал, задумчиво поворачивая в руках свой нож, и было видно, как сильно стерлось от постоянной работы его лезвие. Замолчал, потянувшись поправить фитиль в светильнике. Рольван сказал:

– Я боялся, что будет как в легендах, где путник попадает в другой мир и возвращается через сто лет, а для него прошел всего день или год. А здесь все наоборот…

– Да, – согласился Гвейр. – Я тоже об этом подумал. Ты можешь состариться здесь и вернуться домой в том же году. Если, конечно, ты знаешь, как вернуться.

Мохнатый малыш давно уже вырвался из материнских рук и теперь ползал, отбирая у старшего яркие камушки и засовывая их в рот. Его мать прохаживалась по пещере, виляя бедрами и с каждым кругом оказываясь все ближе к Мораку. Тот не обращал внимания, занятый своим делом – он доставал из стоявшей рядом плетеной корзины переложенное листьями мясо и нанизывал его на прутья, все время прерываясь, чтобы заглянуть в глубокую глиняную миску, куда он сложил уже снятые с огня куски. Рассерженная таким невниманием Хвиссе как бы невзначай наступила ему на ногу. Морак взревел, уронив на пол большой шмат мяса, обернулся, оскалив огромные клыки… остановился, принюхался, поводя носом, и, схватив Хвиссе поперек туловища, потащил ее мимо Рольвана и Гвейра в темноту второго грота.