Ксения Медведевич - Кладезь бездны

Тарик тут же выпрямился, как надгробный столбик.

– Тебя обвиняют в побеге, избиении верующих и нападении на харим своего господина.

Все ждали, затаив дыхание.

– Ты сбежал и скрывался от меня, о Тарик?

– Да, – кратко ответил нерегиль.

А что ему было еще отвечать?

– Ты убивал ашшаритов?

– Да.

– Напал ли ты на мой дом и моих домашних?

– Да.

Под вздохи и возмущенные перешептывания собравшихся аль-Мамун развел руки:

– По обычаям и законам аш-Шарийа за такие преступления предают смерти.

Снова потянулось молчание – Тарик ничего не ответил.

– До меня также дошли подробные известия о том, что ты делал в Медине, Тарик. Еще до меня дошли известия о том, по какой причине ты уклонялся от службы в течение столь долгого времени.

Опять длинная пауза. Как же тихо, хоть бы кашлянул кто. Или сморкнулся – холодное же время, самое время для соплей…

Халиф провел ладонью по короткой черной бородке:

– Однако я был бы последним глупцом, если бы казнил тебя, о Тарик. Ты храбро сражался с недругами и наказывал врагов веры. Что же до твоего побега, то ты повел себя не как раб, а как благороднейший из мужей, дорожащий своей честью. Об иных событиях я умолчу, ибо благородные люди это не обсуждают. Но я точно знаю: лучшего главнокомандующего у меня нет и не будет, клянусь Всевышним. Поднимись, ты свободен.

Зал потрясенно ахнул.

Стражник-сумеречник одним скрежещущим длинным движением вытянул из ножен меч и упер его острием в плиты пола перед Тариком. Тот медленно-медленно поднял связанные запястья. Сбоку, словно черный оборотень из сказки, вырос Якзан аль-Лауни, схватил за плотно намотанные веревки и полоснул ими сверху вниз по клинку. Путы распались, сумеречник убрал меч, и Тарик упал на освобожденные руки.

А халиф вдруг вынул из-под подушки железный жезл и зычным голосом крикнул:

– Слышишь ли ты меня, о Абу Хамзан!

И Абу аль-Хайр, набрав в легкие воздух, откликнулся, делая шаг из ряда:

– Да, мой господин!

– Исполняй свой долг, о Абу Хамзан!

И Абу аль-Хайр рявкнул так, что под сводами запрыгало эхо:

– Взять заговорщиков!!!…

В зале стоял немыслимый ор, в котором тонул даже лязг оружия: кое-кто из эмиров войска попытался взяться за меч. Хурс выдвинулся от стен слаженно, тесня всех к середине зала. Не глядя на чины и возраст, людей либо хватали за вороты халатов и отшвыривали прочь, либо связывали и волокли к безоконной западной стене и там бросали на мгновенно пропитавшихся всякой неприятной влагой коврах.

– Вставай, Тарег! – Иорвет тряс нерегиля за плечо. – Поднимайся, мы здесь мешаем!

Они действительно мешали: двое гулямов тащили за локти отчаянно верещащего и выкрикивающего то угрозы, то мольбы о пощаде купца. Тот скребся по полу ступнями в мгновенно ставших дырявыми чулках.

– Помогите! Я ни в чем не виноват, клянусь Всевышним! – орал он. – Я ни в чем не виноват, меня заставили!

– Тарег? Поднимайся!

Нерегиль сдавленно проговорил:

– Н-не могу…

Иорвет подставил локоть:

– Обопрись и поднимайся. Аль-Мамун смотрит.

Халиф действительно смотрел на них. И с довольной улыбкой пощипывал коротко стриженную черную бородку.

– Это… нечестно… – пробормотал Тарег, обеими руками вцепляясь в подставленное предплечье, жесткое от наруча под черной шерстью фараджийи. – Он сказал, что меня казнят…

– Ничего подобного, – строго сказал Иорвет, помогая ему встать. – Я слышал ваш разговор от первого и до последнего слова. Там ни слова не было о том, что тебя казнят. Только о том, что ты заслужил смерть.

– Ну и?!..

Молодой человек на тронном тахте, единственный недвижный и спокойный среди отчаянной круговерти разделяемой на ангцев и козлищ толпы, насмешливо улыбнулся.

– А он тебя великодушно простил. Но и заставил две недели ждать смерти, терзаясь неизвестностью.

Нерегиль наконец-то вскрабкался на ноги и серьезно посмотрел в совиные глаза лаонца:

– Я не боюсь смерти и ничем не терзался, Иорвет.

Лаонец покачал рыжей головой:

– Ты путаешь две разные вещи, князь. Свою злость на судьбу и желание умереть. На судьбу ты зол, Тарег. Но умирать ты не хочешь.

Тарег дернул плечом:

– Это уже неважно. Все, что я должен сделать, я сделаю. Потому что больше это сделать некому.

– Я знаю, – вздохнул Иорвет.

И быстро обернулся к халифу. Тот нахмурился и поманил Тарега к себе.

Оказалось, что вокруг поутихло. Всех, кого надо, уже сволокли к западной стене и принялись по одному вытаскивать в сад. От длинного ряда кипарисов доносился хрипловатый гомон зинджей: они копали ров, и он заполнялся водой быстрее, чем ее успевали вычерпывать.

– Хватит уже! Глубоко здесь, глубоко! – заорал кто-то со ступенек ивана .

– Пощады! Взываю к милости эмира верующих! – донеслось от стены, где кто-то забрыкался в руках воинов хурса .

Молодой человек на тронном тахте лишь досадливо поморщился. И коротко мотнул головой: нет, мол, что еще за глупости. Воины-сумеречники, державшие дрыгающегося человека в съехавшем с плечей халате, с равнодушными лицами подняли и потащили приговоренного прочь. Тот рвался изо всех сил, но сумеречники шагали плавно, не сбиваясь с шага, словно и не чувствовали трепыхающуюся между рук тяжесть.

Молодой человек еще раз поморщился и перевел глаза на вставшего у ступеней тронного возвышения нерегиля.

– Что-то ты от меня скрываешь, – поставив локоть на колено и все так же пощипывая бородку, сказал аль-Мамун.

Их глаза оказались почти вровень – тахт низкий, а ступенек к нему много.

– Ты тоже две недели ничего мне не говорил, – угрюмо отозвался Тарег.

И одобрительно фыркнул:

– И даже не думал , надо же…

– Мой наставник аль-Асмаи был не только знатоком ашшари, но и суфием. Он учил меня сосредоточению, – сухо отозвался халиф. – Так чего ты мне не сказал?

– Это касается меня одного, – прижал уши нерегиль.

– Задумаешь опять сбежать – смотри мне… – аль-Мамун погрозился своей железной палкой так, что стало понятно – не шутит.

– Я уже понял – мука, вода, лепешки, – дернул плечом Тарег.

– Чего? – удивился человек.

– Я хотел сказать, водяное колесо, – хмуро поправился нерегиль.

– Даже не думай, говнюк, – процедил аль-Мамун. – С того света достану, клянусь девяносто девятью именами Высочайшего.

При упоминании Имени Тарик вдруг просиял:

– О мой господин! В письме ты клялся Всевышним, что заставишь меня почувствовать свой гнев! И что ж, ты не сдержишь обещания? Может, мне все-таки поработать недельку? На водяном-то колесе, а?

Халиф отрезал:

– Всевышний за великодушие не наказывает: милосердие, оно превыше любой клятвы, чтоб ты знал.