Ксения Медведевич - Кладезь бездны

Акио она разглядела следом: сумеречник сидел, привалившись к колонне арки, и весь дрожал. Лицо его было залито кровью, и он судорожными движениями размазывал красное по лбу и щекам. Рукав, рубашка на груди – все текло красным.

На окоеме зрения что-то мешало, странно двигалось в сторону изнанки века. Тумал, дрожа вместе с сумеречником, посмотрела… туда . На другую сторону чайного столика.

Там… торчало. Изогнутыми желтыми когтями. И длинными кривыми зубищами – во всю раззявленную в последнем крике пасть. На серой шерстистой лапе блестели серебряные запястья кахраманы. Двуцветное платье из фустатской ткани теряло золото, заплывало алым.

– Прибери меня, Милостивый, – тихо пробормотала Тумал и погрузилась в милосердное черное забвенье.

– …Жить будет? – жестко спросил аль-Мамун лекаря.

Тот невозмутимо собирал в таз вымокшие в крови повязки. Впрочем, возможно, то была не кровь, и Абдаллаху совсем не хотелось думать, что это могло быть. Лицо и грудь Акио скрывала пропитанная мазями ткань, а уж что скрывалось под тканью, Всевышний знает лучше. У гулы ядовитая, едкая кровь, сжигающая кожу и мышцы не хуже кислоты в ретортах алхимиков.

– Он выживет, о мой повелитель, – равнодушно пожал плечами ибн Бухтишу. – Выживет.

Лысина лекаря – как все язычники-сабейцы, он не носил тюрбана – блестела от пота. Хотя сумеречник мужественно перенес перевязку: не царапался, не кричал. Только простынь когтил.

– А… второй?

Абдуллах не помнил сумеречное имя второго самийа. Во дворце его прозвали Бакром, но аль-Мамуну совестно было называть рабской кличкой того, кто стоял у порога смерти и готовился сделать последний шаг.

– О Нуалу я пока ничего сказать не могу, о мой повелитель, – сухо ответил ибн Бухтишу.

Тихий вскрик за занавеской заставил обоих обернуться.

– Нуалу?.. Нуалу!

И ледяной голос растаял причитаниями – совсем по-человечески: зачем, зачем ты ушел, как горько и обидно видеть тебя мертвым, ты бы вернулся…

Лекарь отдал таз ученику и устало вытер пот рукавом.

– На нем не было ни царапины, – сглотнув, тихо сказал аль-Мамун.

– Гула, – все так же устало пожал плечами сабеец. – Сильная, старая гула. Если б не джинн, ее б так и не разглядели. Очень, очень сильная гула…

– Как давно она здесь?.. – пробормотал Абдаллах. – И где настоящая…

– …Умм Муса, повелитель? – отирая руки платком, спросил лекарь.

– Да.

– Кахрамана Умм Муса мертва, – твердо сказал ибн Бухтишу. – Гула принимает облик существ, чью плоть и кровь ей удалось отведать.

– Выходит…

– Гула подстерегла и убила госпожу Умм Мусу, чтобы принять ее облик, – уверенно сказал лекарь и передал полотенце ученику.

Вот интересно, откуда он это все знает, подумал Абдаллах. Читал в ученом трактате «Об обычаях и нравах гул»? Поистине, здесь творится нечто немыслимое… Да помилует нас Всевышний, карматским шпионом на женской половине оказалась – гула! О Милостивый, гула! Разве подобные твари не населяют лишь детские сказки?!

– Что-то вокруг меня одни волшебные существа, – мрачно пробормотал аль-Мамун.

– Подобное положение дел требует осторожности и осведомленности, повелитель, – так же мрачно отозвался сабеец. – Убивать волшебных существ себе дороже, о мой халиф, – так у нас говорят. Смертельный удар всегда возвращается тому, кто его нанес. Всегда. Чем сильнее существо, тем сильнее ответный удар.

– Сумеречники тоже волшебные существа – и что же? – мрачно поинтересовался аль-Мамун.

– Именно поэтому, мой повелитель, мы, сабейцы, с ними не враждуем. – И звездопоклонник сжал зубы так, что на скулах заходили желваки.

Аль-Мамун лишь пожал плечами. Горестная отходная за занавеской завершилась. Похоже, сидевший у изголовья сумеречник зажал себе рот ладонями: за тонкой, лампой подсвеченной тканью лаонец виделся скрюченной тенью, только хвостик на затылке вздрагивал.

– Акио, в своем роде, повезло, – тихо пояснил ибн Бухтишу. – Он всего лишь полоснул гулу мечом и забрызгался кровью. А Нуалу нанес чудищу смертельный удар – и пал жертвой вырвавшихся на свободу энергий…

В голове царапнулась какая-то мысль. Что-то он, Абдаллах, должен спросить важное – вот про эти энергии. Что-то с этим смертельным ударом нужно прояснить…

– О мой повелитель! – Его почтительно подергали за рукав.

Гулямчонок широко раскрыл густо накрашенные глаза:

– Госпожа ждет, ой ждет госпожа, почтительно просит не забыть о ней этим вечером…

Да. Так что же с этим ударом?.. Тьфу, пропасть, мелькнуло и забылось. Ладно. Потом вспомним.

А сейчас нужно идти к Буран. О Всевышний, подай мне мудрости и терпения…

Пахлава плавала в мелкой лужице меда на самом дне фаянсового блюда. Шекинская – сверху толстым слоем лежала прозрачная сеточка ришты с шафрановыми узорами. Хотя знающие люди говорили, что за шекинской пахлавой нужно ехать в Шеки. Ну или в столицу, про себя добавлял аль-Мамун: на беговых верблюдах лакомство привозили во дворец менее чем за полдня. Морскую рыбу из устья Тиджра везли, кстати, дольше, – но там и расстояние было побольше.

Под заискивающим взглядом жены аль-Мамун подцепил вилкой серо-бурый кусочек в липком сиропе.

– Вкусно, – прожевав, похвалил пахлаву.

Буран просияла:

– Ой, я такая радая, такая радая… Кахрамана новая, думала, совсем будет бестолочь, ан нет, нашла лавку, хотя знаешь, Абдаллах, говорят, там шайтан ногу сломит, в этом квартале ихнем ардебильском, такая смышленая, да, хоть и молоденькая совсем…

И осеклась. Ага, испугалась, что наговорила лишнего – про молоденькую. Точно, точно, испугалась – и заревновала. Белые пухлые пальцы мяли край длинной пашмины – еще и разозлилась. Похоже, недолго Шаадийе ходить в кахраманах, Буран не потерпит рядом с собой красивую и умную девушку. Ей нужны такие, как толстая Тумал и Умм Муса эта, тупая и…

Ох ты ж, Умм Муса… Да будет тобой доволен Всевышний…

Словно подслушав его мысли, Буран решила поплакать. Растекаясь сурьмой с век, она завсхлипывала:

– Абдаллах, мне так страшно, ой так страшно! Кто ж мог подумать, что нету больше Умм Мусы, а на месте ее… ыыыыы…

Невольница кинулась с платочком, Буран грубо ее отпихнула – убирайся, мол. И завытиралась собственным, из рукава вытащенным, кусочком ярко-зеленого хлопка.

– Ну… – аль-Мамун попытался собраться с мыслями – супругу все же следовало утешить, – ну… бывает…

Мда, отлично получилось. Буран разрыдалась в голос.

– Ну… Буран… ну… не плачь, пожалуйста!

– Ыыыыыы… ты меня совсем не лю-ууу-биии-ииишь… ыыыы…

– Ну… ну… что я могу для тебя сделать? Хочешь арапчонка? Мне вот говорили, что ты хочешь… Давай подарю тебе арапчонка – будет бегать за тобой, зубами блестеть, а?..