Ксения Медведевич - Сторож брату своему

– А матушка брала с собой сорок свирепых рабов, и выезжала в поле, и сражалась с отродьями Дарима копьем и дротиком! И всегда отгоняла воров и грабителей!

– Я знаю, – медленно кивнула богиня. – Шамта – из благородных женщин, с крепкой рукой и отважным сердцем. Госпожа многих шатров, щедрая и великодушная. Я покровительствовала ей, и ее матери, и матери ее матери.

– Вот! – вскрикнула бедуинка, трясясь то ли от холода, то ли от злости. – А тут они налетели снова – и убили матушку! Вдесятером насели – и пробили копьями ей и грудь, и спину! И матушка умерла!

Узза мрачно и очень неодобрительно покачала головой:

– А что же остальные? Что сказали люди манасир? Как поступили рабы и слуги?

Рабаб сжала кулаки и зашипела:

– Что сделали, о могучая госпожа?.. Они встали, подобно стаду баранов на пастбище, а потом к ним подъехал старший сын Дарима и сказал, что они, мол, глупцы и евнухи, потому как служат женщине, к тому же старухе, негодной и бессильной. И что они убили матушку ради всеобщей пользы – мол, она не давала поднять голову ни одному шейху…

– Мерзавцы не врут, – нахмурилась Узза. – Шамта вершила справедливость и не давала спуску грабителям…

А бедуинка втянула в замерзший нос сопли, яростно утерлась рукавом и сказала:

– И наши люди и рабы послушали этих псов. Они пришли и вместе разграбили все наше имущество, и вынесли из шатров утварь, и угнали скот. А потом ушли вместе с сыновьями Дарима к бану килаб. Чтоб им гуль горло ночью порвал…

– Не проклинай попусту, о Рабаб, – тихим, задумчивым голосом ответила богиня.

Бедуинка вздрогнула и непонимающе вскинула взгляд.

– Всех тех, кто ушел от вас, бану килаб перебили – пару ночей назад. Опоили вином и перерезали. Не хотели делиться награбленным, – все так же задумчиво ответила Узза.

– Да благословит Всевышний тех, кто занес над ними клинки! – радостно воскликнула Рабаб и забила в ладоши.

И тут же спохватилась:

– А вот сыновья Дарима сидят в Нахле в большом доме рядом с базаром и пропивают мои деньги! И читают дерзкие стихи, воспевающие подлое убийство моей доблестной матери!

И, словно бурдюк, из которого выдернули пробку, Рабаб опять залилась слезами:

– Убии-лии ма-амууу… Мы ее с Залимом хоронили вдвоеееем… Едва обрывок ковра нашли-иии, чтоб заверну-уууть… все покрали, сукины де-ееети-иии…

Узза вздохнула и раскрыла объятия. Бедуинка упала ей на грудь, носом прямо в шелковые складки абайи, и принялась жалобно подвывать:

– А еще они обзывают матушку покойную распутнице-еей… подлю-уууки-иии… И меня тоже обзывают разврааа-аат-но-ооой… за что-оооо…

– Не за что, а зачем, – задумчиво поправила плачущую бедуинку Узза.

Та снова выжидательно затихла.

– Затем, чтобы тебя кади велел либо камнями бить, либо из города гнать, – со вхдохом, как несмышленой, пояснила богиня и жалостливо погладила вздрагивающую от рыданий спину Рабаб.

– Точно, – неожиданно внятно и трезво отозвалась та и подняла голову. – Приходили ко мне уже от кади – с вызовом… А я-то думала, они жалобу мою хотят рассмотреть…

Все так же задумчиво поглаживая женщину по спине, богиня кивнула:

– Эдак, Рабаб, сыновья Дарима на пару с кади доведут тебя до смертной ямы на окраине города…

Та затряслась, как тамариск под ветром, и испуганно заглянула богине в лицо:

– Что же мне делать, о Всемогущая?..

Узза снова кивнула собственным мыслям и ответила:

– В городе властвует сила печатей, о Рабаб. В Нахле я тебя от зла не укрою – старая Узза бессильна там, где ходят по новой вере…

– Но…

– Слушай меня, о женщина, – вдруг очень строго сказала богиня.

Отступила на шаг. И подняла темную, длинную ладонь:

– Слушай. У тебя есть два пути, о Рабаб. Ты можешь повернуться спиной к бедствиям, взять своего раба и уехать куда глаза глядят – прочь от Нахля, прочь от могилы матери. Я дам тебе много еды, верблюда и коня, и джинны из моих слуг проводят тебя до места, которое ты выберешь своим домом.

– Ни за что!!! – трясясь от ненависти, выкрикнула бедуинка. – Я разорву этим ублюдкам горло зубами! Я вырву их печень и буду танцевать с ней, подобно Хинд, вспоровшей брюхо Хамзату! Скажи, что этот путь не единственный, о могучая! Я жажду мести! Чего стоит жизнь такой, как я – нищей и оплеванной! Я умру, но убью их! Убью! Убью! Убью!!!..

Последние слова Рабаб выкрикивала, топая ногами и задыхаясь от горячей, рвущей глотку ярости.

А когда осипла и прооралась, поняла, что Узза стоит над ней черной тенью, а вокруг мертво свистит ледяной ветер.

– Я сделаю по твоему слову, о женщина, – наконец, откликнулась богиня – ночным, холодным голосом. – Ты отомстишь.

– Но как?.. – все еще задыхаясь от азарта ярости, воскликнула Рабаб.

– Я пошлю того, кто отомстит.

– Ангела? – счастливо вспыхнула глазами бедуинка.

– Ангела, – кивнула высокой черной короной богиня. – Ангела-истребителя.

Бедуинка заломила руки и со счастливой улыбкой упала на колени.

Узза коротко глянула в непроглядную темноту неба, кивнула собственным мыслям – и исчезла.

Возвращались они глухой ночью, в карван-сарае уже потушили огни – ну так, только костерок из кизяка у ворот потрескивал, а вокруг жались невольники с дешевыми копьями.

Рабаб с Залимом прошли мимо них, не оглядываясь, – прямо в свой закуток с левой стороны, третья занавеска по галерее. Во дворе чернильной лужей плавала тьма, из глубокого лаза в подземный зал, где спали рабы и верблюды, доносились вздохи и усталое поревывание скотин. Бедуинка мысленно подсчитала оставшиеся дирхемы в рукаве: эх, если этот ангел задержится, деньги иссякнут, и придется съезжать вниз, к животным и чужестранцам, прямо под глаза здоровенной статуи ханаттийского бога с добрым сонным лицом и в высокой короне.

Занятая такими мыслями, она переступила одеяло, на котором обычно спал зиндж, и нырнула под занавеску. Когда Залим схватил ее сзади, Рабаб сначала не поняла, что происходит. Зиндж, тяжело дыша, повалил ее на войлок и принялся задирать платья.

– Ты что делаешь… – допищать она не успела – лапища зинджа с силой вдавила лицо в вонючую подстилку.

А потом он стукнул ее по затылку – чем, не видела, Залим пыхтел сзади – перевернул на спину и взгромоздился всей тушей. Широкая потная ладонь стискивала и губы, и нос, Рабаб задыхалась, мыча и обреченно постанывая. Вонзил зиндж так, что бедуинка закричала сквозь липкие толстые пальцы.

Залим принялся с силой пихаться между ног, и тут за занавеской замелькали огни и закричали люди. Рабаб радостно замычала и заизвивалась, раб с руганью выпростался и принялся подыматься.

В комнатушке разом стало светло и шумно, и на лицо бедуинки пролилось что-то горячее. Из горла зинджа торчал длинный ноконечник дротика: