Ксения Медведевич - Сторож брату своему

– Сейид, позвольте мне самому…

– Пусть он подойдет ко мне, – мягко перебил самийа.

Подарив отца злющим взглядом, юноша поднялся на ноги и гордо, не оглядываясь, пошел по ковру к сидевшему на своей подушке сумеречнику.

По залу гулял рассветный холодок, занимающийся день обещал быть жарким. Полосатый занавес за спиной нерегиля слегка парусил под набегающим из-под пальм ветром – садик открывался на крохотную песчаную террасу, с которой видны были вершины круглых башен крепости. На правой между мелких зубцов трепалось черное знамя- лива Умейядов – город готовился встречать эмира верующих.

Не очень чистые ноги в веревочных сандалиях – бедуинов не переделаешь – остановились в нескольких шагах от нерегиля. Тот сидел, устало подпирая кулаком щеку, и смотрел на юного наглеца снизу вверх. И молчал.

Под взглядом больших кошачьих глаз сумеречника мальчишка запереминался с ноги на ногу. Бишт его, при ближайшем рассмотрении, оказался старым, кое-где подшитым и вообще великоватым в плечах – дорогая парадная одежда из лучшей, с брюха верблюда шерсти явно перешла к нему от старшего брата.

Смерив юнца взглядом последний раз, самийа прищурился и негромко проговорил:

– Когда-то давно я дал в маджлисе слово, что не накажу никого, кто плохо отзовется о моей родословной. Однако лично тебе, о юноша, я скажу вот что: я знаю, как зовут моих почтенных отца и мать. Их имена и их род настолько высоки, и пребывают они так далеко от ваших грязных и засранных верблюдами земель, что сказанные тобой слова не могут задеть их – как плевок глупца не может долететь до вершины горы. Он упадет глупцу на голову, свидетельствуя о его глупости.

Паренек закусил губу. Нерегиль меж тем продолжил:

– Что же до их имен, то тебе их знать не нужно и даже вредно – ты не можешь выговорить имя своего верблюда, хоть и повторяешь его семь раз на дню. А уж об отцовское, материнское, родовое имя и прозвище моих благословенных матушки и отца ты и вовсе сломаешь язык.

В зале, наконец, захихикали. Этот сын Абу аль-Хайджи и вправду пришепетывал – ему не хватало переднего зуба, выбитого то ли в драке, то ли при падении на собственную палку погонщика во время очередной ярмарочной пьянки.

Кусая губу, паренек щурился и сжимал кулаки – его душили одновременно стыд, страх и злость.

– И вот еще что, – не унимался нерегиль. – Тебе также следует знать, что я родился очень давно. Настолько давно, что, когда я ступил на смертные земли, твои предки еще не гоняли верблюдов – потому что верблюды гоняли их, а предки твои убегали на четвереньках, сверкая голым задом и сплевывая колючки. Так что, если сравнить мою родословную и твою – ведущуюся, судя по твоей гордости, каких-нибудь жалких четыреста или даже триста лет, – все исчисление твоих праотцев будет убогим позорищем рядом с самым малым из имен моего младшего брата. Ты понял меня, о юный наглец?

Парнишка с усилием кивнул. Ему больше всего хотелось выхватить из ножен джамбию и…

– Во-от, – с удовлетворением склонил голову сумеречник, наблюдая за борьбой разума и чувств юного глупца. – А теперь, о Абид ибн Абдаллах, скажи мне – вежливо, о Абид! – что ты имел в виду, когда кричал про «правду», о которой молчат шейхи племен.

В зале звучали смешки, люди шебуршались и насмешливо подталкивали друг друга локтями – ну-ну, мол, сейчас это невежественное бедуинское отродье опозорится снова.

– Абид… – очень тихо позвал со своего места все еще стоявший – и то и дело вытирающий пот Абу-аль-Хайджа.

Нерегиль резко вскинул ладонь – молчи, мол.

– Сейид, мой сын, он…

– Молчать! – рявкнул сумеречник, и от общей веселости не осталось и следа.

Юноша стоял, напряженный и несчастный, криво закусив губу щербатыми передними зубами. Похоже, мужество ярости оставило его, а спокойствие принесло с собой благоразумие – и страх.

– Ну же, решайся, о Абид, – по-кошачьи улыбнулся самийа, раскрывая здоровенные глазищи.

– Когда карматы идут по пустыне, они заходят в Вабар, – выдавил, наконец, паренек.

И закрыл глаза – вовремя.

Маджлис взорвался хохотом и криками возмущения. Абу аль-Хайджа закрыл лицо руками.

Иса ибн Махан пожал плечами и развел в стороны ладони – ну что я говорил? Вот такие у меня агенты, сейид, – у них карматы заходят в Вабар.

– Куда заходят?.. – переспросил нерегиль зажмурившегося юношу, сусликом стоявшего перед ним.

– В Вабар, – Абид ибн Абдаллах приоткрыл один глаз, потом другой.

– Замолчи, о второе имя невежества! – заорали у него из-за спины. – Отправляйся в свою пустыню красть коней и угонять верблюдов!

– Вон отсюда, пожиратель колючек и горьких плодов колоцинта!

– Молчать! – заорал нерегиль.

Все постепенно затихли. Абу аль-Хайджа подошел поближе:

– Сейид, мой сын…

– Молчать!..

И нерегиль уставился на юнца – тот уже успел распрямиться и принять довольно гордую позу неприступного достоинства:

– Объяснись, о Абид. О чем ты говоришь, я не знаю этого слова, – в собрании снова поднялся ропот: – Молчать, я сказал!..

Парнишка пожал плечами и снисходительно – мол, кто же не знает, что такое Вабар, – пояснил:

– Вабар – это страна джиннов, сейид. Раньше на месте пустыни были сады сумеречников, народа адит. Но Всевышний истребил их, и огонь Его гнева выжег землю. Тогда Всевышний отдал ее джиннам! Теперь джинны выращивают там финики и пасут скот. Самые красивые верблюды – вабарские, это вам любой скажет…

Абу аль-Хайджа молитвенно сложил руки и сделал просительное лицо – мол, не слушайте его, сейид. Не изменившись в лице, самийа серьезно спросил:

– А люди там есть, в этом Вабаре?

Парнишка так же серьезно ответил:

– Всевышний превратил всех тамошних людей в наснасов.

– В кого?

– В наснасов, – теряя терпение, пояснил юнец. – Ну, наснасы – это у которых одна голова, одна нога, одна рука…

– Сейид… – попытался встрять Харсама ибн Айян.

– Молчать!.. А города там есть?

– А как же! – степенно покивал Абид ибн Абдаллах. – Ирем! Ирем Зат аль-Имад, Ирем Многоколонный – красотища, люди говорят!.. Весь в садах, фонтанах!..

– Сейид…

– Молчать!.. Ты сам видел Вабар?

– Я нет, но с племенем руала ходит…

– А среди ваших есть кто-нибудь, кто видел Вабар?

Парнишка несколько смутился:

– Ну… да… но он…

– Что – он?

– Это старый шейх, он был безумен, еще когда я был ребенком… – тихо сказал обреченно стоявший за спиной сына Абу аль-Хайджа.

– Почему ты решил, что Вабар открывается перед карматами?

– Сейид…

– Молчать!.. Я что, тихо спрашиваю? Почему ты решил, что они уходят туда?

Парнишка вдруг съежился – и боязливо оглянулся на отца. Тот так же обреченно махнул рукой. И Абид сказал: