Ксения Медведевич - Сторож брату своему

За навесом, под которым разместили животных и прислугу, пальмы росли близко-близко, и ветра не ощущалось. Старик вел их между ребристых серых стволов, и песок под ногами сменялся влажной землей и даже островками травы. Пряно запахло кинзой – они вышли к длинному каменному желобу, по которому бежала вода, а по правую руку в тени яблонь расположилась делянка с зеленью.

– А вот и дом для гостей, о почтеннейшие, – старый невольник скалился и кланялся, постреливая острыми глазками.

Сквозь чересполосицу серых стволов дом был хорошо виден: небольшой, в один этаж. Над низкой крышей раскачивались гроздья черешен. Просторный айван, затянутый полосатыми занавесками, обсаженный розами прудик перед ступенями террасы, прохладный влажный ветерок – здесь ничто не напоминало о летящей над голыми холмами пыли и отвратительной дороге.

Занавеска между столбами чуть раздвинулась, и в складки бело-зеленой ткани просунулась смуглая ручка в серебряных браслетах. Зазвучал смех – совсем такой же, как тогда за воротами. Звеня украшениями, ручка поманила к себе. Судя по звонким, птичьим голоскам за полосатым тентом, там сидела не одна девушка.

– Что вам подать? – вкрадчиво осведомился старик, искоса поглядывая на разулыбавшихся купцов.

Сухопарый и смуглый Рашид – тот самый, что начал возмущаться еще у ворот сада, – плюнул на землю.

– Эй, приятель, закрой чашку рукой – Всевышний сквозь ладонь не видит!.. – хохотали его товарищи, пихаясь локтями и похлопывая упрямца по плечу.

Из полосатых складок занавеса высунулось хорошенькое личико: девушка озорно улыбнулась, склонила головку, зазвенели монетки на налобной повязке.

– Вина неси! Барашка! Плов! Халву!.. – загомонили путешественники.

– Готовьте баню, – распорядился купец в пестрой одежде. – Эй, Рашид, ты и от бани откажешься из благочестия?

– Боюсь я, о Аби Ауф, – нахмурился Рашид, – что моя баня не будет походить на твою… Опасайся Всевышнего, сказано в хадисе, а то погибнешь. Я пойду под навес к слугам.

Личико скрылось за занавесом – и тут же высунулось другое: темнокожая девушка весело замотала кудряшками, засверкала зубами.

– Нубийка… – растянул морщины в сладкой улыбке старик-невольник. – Наши госпожи знают толк в красивых рабынях: недаром ибн Бутлан в своем трактате пишет, что нубийка из женщин-зинджей самая привлекательная и сладострастная…

Аби Ауф одобрительно хмыкнул. А Рашид плюнул еще раз, решительно развернулся и пошел обратно к пальмам, бормоча Открывающую суру Книги.

– Позволь мне проводить тебя, о господин, – спохватился старик.

И, поклонившись гостям, сказал:

– Пойду распоряжусь о еде и напитках, о почтеннейшие. А баня ждет вас – хаммам у нас с той стороны дома…

И, охая и придерживая поясницу, невольник засеменил вслед за стремительно удаляющимся Рашидом. Согнутая спина в рваном халате замелькала среди пальмовых стволов и быстро скрылась из виду.

…Прихватывая желтый жирный рис в горсть, Аби Ауф кормил с руки хохочущую, озорно откидывающуюся нубийку.

Отхлебнув из чашки, Маруф мрачно спросил:

– Что будем делать? Он к нам не присоединится, да проклянет его Всевышний! Ты говорил, что мы сумеем его подпоить, – и что? Как нам поступить дальше, о Аби Ауф?

С трудом оторвавшись от своего занятия – темнокожая хохотушка принялась вылизывать ему пальцы, – купец, наконец, отозвался:

– Грех и благочестие схожи, о Маруф: если человек предался пороку или аскетизму – пропал осел, прощай аркан.

И, приподнявшись на подушках, позвал:

– Эй, старик!..

Девчонка снова было приладилась полногубым ртом к его пальцам, но он отпихнул ее – не сейчас, мол.

Морщинистое смуглое лицо старого невольника сунулось между занавесями:

– Что прикажет господин?

– Когда наш друг уснет, залезешь к нему в седельную сумку, вытащишь письма и принесешь сюда. Потом положишь все обратно. Получишь за это полновесный дирхем.

Старик понимающе улыбнулся:

– Как прикажешь, господин. А вы будете, случаем, не из Мейнха?

– Мы из Ракки, – важно ответил третий купец, Хилаль ибн Мухаммад.

– Далекий же путь вы проделали, – понимающе покивал старик.

Приобнимая ластящуюся белокожую красотку – не иначе с северных границ, – Хилаль заметил:

– Говорят, эмир верующих задержится в Харате, а халиф – что солнце, о старик. Оно греет всех и всех дарит своими лучами.

– Иди уже, – отмахнулся от любопытствующего невольника Аби Ауф.

И поманил к себе нубийку.

Та пошла к нему на четвереньках, по-кошачьи выгибая спину и качая большим задом, обтянутым тонкими шальварами. Платье сползло на спину, груди призывно колыхались.

Тяжело дыша, Аби Ауф поднял к губам чашку. За этими разговорами он так и не успел ничего взять в рот – ни вина пригубить, ни плова попробовать.

Темная ручка метнулась с нечеловеческой быстротой, вино плеснуло – на колени, на ковер, на подушку, потекло вниз к локтю. Перехватившая запястье рука нубийки стала мокрой и скользкой – дерзкая девчонка окатила и его, и себя.

– Что ты делаешь, о скверная! – в ярости выкрикнул Аби Ауф.

В ответ девушка придвинулась совсем близко, так, что он ощущал тепло ее тела. Рядом под руками Хилаля постанывала белокожая: тот запустил ей руку под платье и сосал нижнюю губу.

С трудом оторвавшись от этого зрелища, Аби Ауф снова посмотрел на нубийку: та продолжала крепко сжимать запястье, бесстыдно улыбаясь. Он дернул руку, вино плеснуло снова.

– Ты не боишься, о купец? – засмеялась, показывая розовые десны, невольница. – Сейчас пост, ты не должен ничего вкушать до заката!

– Пусти! – строго приказал Аби Ауф – у себя дома он не позволял рабыням так своевольничать.

Пальчики медленно разжались.

– Смотри, – щурясь и ласково улыбаясь, протянула девушка. – Если ты обманешь Всевышнего, Он обманет тебя: Творец ревнив и ждет, не прощая…

Аби Ауф отхлебнул вина и смерил ее взглядом:

– А ты кто такая, чтобы учить меня богословию?

Девушка звонко рассмеялась, зазвенев монистом:

– Я – пери по имени Судабэ, о ашшарит! Я дева паирика, я дарю людям наслаждение!

Аби Ауф расхохотался следом:

– Воистину, это так! Ты пери, о девушка, и я не видел пери обольстительнее тебя!

И, отхлебнув снова, сказал:

– Иди ко мне, о Судабэ…

И, облизнув губы, протянул к ней руку. Хилаль и Маруф уже ушли внутрь дома и, судя по вскрикам и стонам, занимались делом. На айване остались лишь они вдвоем.

Нубийка томно улыбнулась и, приподнявшись на коленях, принялась развязывать шнурок своих шальвар. Застонав от нетерпения, Аби Ауф сгреб ее в охапку и хотел уже повалить на спину, как вдруг услышал новый женский голос. Голос мурлыкнул на фарси: