Сергей Самаров - Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том второй

– Да, воевода Златан слишком любит командовать, но не умеет вести битву. Он отступил бы даже при равенстве сил. А если франков было больше, отступит тем более. Значит, битва проиграна? – спросил Заруба.

– Если мы отступили, значит, проиграна, – согласился Берислав. – Но Златан, думаю, будет с гордостью говорить, что он сохранил для княжества конницу.

– Конница нужна для больших полевых сражений, где используется вместе с пехотой и стрельцами, или для набегов в чужие земли. А нам большие сражения теперь давать нечем. Если пехоты едва-едва на защиту стен хватает, князю уже будет не до больших сражений. И все равно, даже если наберем пехоту, если помощь от данов придет, франки смогут выставить войск втрое против нас. Значит, и конницу беречь, если разобраться, не для чего. А попробовать побить франков было можно. Отступление – это поражение. А если бы побили, был бы большой праздник. Каждый вой на городской стене чувствовал бы свою силу. А непобедимые франки надолго поникли бы головами.

– Вон они, едут… – сказал сотник Бобрыня. Но говорил он не о франках. – Передовой дозор стрельцов…

Конные стрельцы высыпали на поляну в составе двух десятков, и тут же рассыпались по опушке с поднятыми и готовыми к бою луками.

– Русалко, хоть и молод, но дело свое знает, и свою сотню обучил хорошо, – заметил Берислав. – В сражении он ни разу не дал франкам возможности к себе приблизиться, и расстреливал любую атаку рыцарей до того, как те смогут копье для атаки опустить.

– Где они столько коней набрали? Да еще каких коней! – с удивлением спросил Бобрыня, видя, что к каждому седлу стрельца привязан повод заводного коня, а у троих только в первых двух десятках было по два таких коня. Причем, все эти кони были мощными, тяжелыми, и несли на себе конное рыцарское облачение. То есть, были покрыты кольчужными попонами, легкими войлочными нагрудниками, с нашитыми на них металлическими полосами с острыми шипами, и тяжелыми стальными налобниками, тоже снабженными острым шипом, на пример единорога. Это на случай столкновения коня с противником.

– Военная добыча… – предположил Заруба. – Доспех на конях франкский. Наши кони обычно более легкие и в броне, и на ногу легче.

– Они перебили рыцарей. А их коней захватили, – объяснил Берислав. – Перебили они втрое больше. Но не захотели утяжелять себя многими конями. Это снизило бы подвижность сотни. Я видел, как они смещались с фланга на фланг, и помогали нам, где могли. Наши вои благодарны стрельцам за такую поддержку. Думаю, и Бравлин свою благодарность выскажет.

– Воеводу везут… – сообщил Бобрыня, словно сотники сами не видели, и не понимали, что там, на опушке леса, происходит.

И все трое шагнули навстречу появившимся всадникам.

Если с поля боя Веслава, несмотря на громадную тяжесть его мощного тела, выносили четыре воя, предварительно уложив его на крепкий и большой зимний плащ, только что тут же снятый с одного из убитых рыцарей, то на поляну его вывезли уже на лосиной шкуре, привязанной к лукам седел четырех лошадей. На самих лошадях никто не сидел, но вои вели их на поводу, чтобы выравнивать движение, не трясти раненого, и соблюдать между лошадьми дистанцию, которая позволяла держать шкуру натянутой и не провисшей, чтобы поврежденный секирой позвоночник воеводы не прогибался. С Веслава уже сняли доспехи, несмотря на морозец, обнажили тело до пояса, сильно обмазали рану медом и заложили проваренной в льняном масле берестой – старый славянский способ дезинфекции ран. Поверху еще наложили льняные повязки, чтобы береста не падала при движении. Мед, кстати, всегда был еще и сильным заживляющим средством, издавна используемым славянами. Отправляясь в любой поход, славянин обязательно брал с собой глиняную баклажку с медом для залечивания ран. Чтобы воевода не замерз и не простудился в такую прохладную погоду, его прикрыли сверху медвежьей шкурой, не такой большой, как лосиная, но более тяжелой. Сам Веслав был в сознании, хотя взгляд был не совсем осмысленным, и, блуждая, переходил с одного воя на другого, в зависимости от того, кого он мог увидеть. Рядом с импровизированными носилками и чуть позади них ехал с поникшей головой граф Оливье, держащий шлем в правой руке, а левой только управляя лошадью. Рядом с графом ехал вой из конных вагров, который знал франкский язык, и, когда было необходимо, толмач доносил до воеводы слова графа. Веслав ничего не отвечал, и даже непонятно было, понимает ли он обращенные к нему слова Оливье. На лесной тропинке держаться близко к растянутой лосиной шкуре было невозможно, и граф слегка отстал. Но седла не покинул, и только пригибался под пересекающими тропу толстыми ветвями. Но дорогу кавалькаде все же готовили. Два спешившихся воя шли впереди коней с боевыми топорами в руках, и срубали мелкие деревца, чтобы коням было где пройти, не сближаясь друг с другом, но не прорубая тропу для франка. Однако, как только кавалькада выехала на поляну, Оливье тут же оказался от воеводы сбоку, и постарался заглянуть раненому в лицо. Но Веслав словно и не видел этих стараний.

Вагры, еще не вышедшие полностью своим настроением из тяжелого боя, успевшие только дыхание в дороге перевести, сначала поглядывали на знатного франка с недоверием и с неприязнью, теперь уже несколько к нему привыкли, и мало обращали на него внимания. Впрочем, Оливье повышенной активности не проявлял, и не привлекал к себе внимания.

Сотники от костра, первоначально двинувшись к кавалькаде, поняли, что опаздывают, свернули наперерез конникам, и встретились с ними у избушки жалтонеса, куда и подвезли Веслава. К общему удивлению, когда открылась дверь, вышел не сам Рунальд, а княжич Гостомысл, привычно прямой и высокий. Вышел на своих ногах, в белой рубахе ниже колен, бледный и, как казалось, исхудавший лицом, вынужденный опираться на косяк из-за недостатка сил, тем не менее, как стало ясно тем, кто доставлял его сюда, явно идущий на поправку. Хотя готовности сразу же вести своих воев в бой княжич и не показывал. И только взгляд его был прежним, и даже более жестким, чем обычно, слегка угрюмый, больше похожим на взгляд князя Буривоя, когда тот попадал в серьезную ситуацию.

– Что случилось с Веславом? – голос все же больше внешнего вида выдавал состояние княжича. Был он ломок, лишен силы, но, тем не менее, не был лишен властности. – Мне жалтонес сказал, что он умирает.

И этим, властностью голоса, Гостомысл был похож на себя прежнего, на такого, каким хотели его видеть вои, на такого, который еще недавно водил их в бой против варягов, как раньше водил в бой против других полков. Но вопрос требовал ответа. Ответ мог быть долгим, если бы отвечал кто-то из участников битвы на берегу реки, и потому инициативу, чтобы Гостомысла не утруждать, слегка торопливо взял на себя сотник Бобрыня.