Майк Гелприн - Казнить нельзя помиловать

Авва Фернар медленно повернулся, шагнул вперёд раз, другой. И в свечном сполохе увидел сидящего за столом человека. С лицом, так же неотличимым от его собственного, как и голос.

– Филип… – едва слышно прошептал авва Фернар. – Ты… – он осёкся. – Живой?

– Как видишь, – подтвердил гость.

Были Фернар и Филип братьями. Близнецами, рождёнными в один день. И были они неразлучны. До тех пор, пока в нищем, раздираемом междоусобицей, погрязшем в многобожии и неверии королевстве не взошёл на престол новый монарх, адепт и посланник единого господа. Через год после коронации вспыхнула, а потом и захлестнула страну война. Пятилетняя, кровавая, страшная, названная Войной за Веру и закончившаяся победой короны.

Междоусобице настал конец. Уцелевшие уездные князья и бароны присягнули монарху на верность. Владения не уцелевших отошли в казну. Объединённое именем господа королевство встало с колен. Но подняться в полный рост всё ещё не могло. В провинциях один за другим зарождались, набирали силу и кровавили землю бунты и мятежи. Не принявшие истинную веру отщепенцы и изверившиеся безбожники терзали страну дерзкими набегами, громили воинские гарнизоны, жгли церкви, умерщвляли королевских наместников и мытарей. Выбрались из чащоб и сели на проезжие тракты лесные разбойники. И, выжидая, копили силы воинственные соседи.

Под королевские знамёна братья встали вместе. Филип офицерствовал в пехоте, Фернар – в кавалерии. И воевали за короля до тех пор, пока Филип не дезертировал накануне решающего сражения, уведя за собой пехотный полк. Конной атакой переломивший ход этого сражения и потерявший в нём руку Фернар публично отрёкся от брата. А год спустя получил известие о его смерти…

С минуту братья молча, словно в зеркало, глядели друг другу в глаза.

– Как ты попал сюда? – прервал наконец молчание авва Фернар. – И зачем?

Филип хмыкнул, пожал плечами.

– Присядь, – предложил он. – Можешь считать моё появление у тебя божьим чудом, брат. Впрочем, можешь считать чем угодно. Важно, что я здесь. И что я здесь с просьбой.

– С просьбой? – удивлённо повторил авва Фернар. – Ко мне? С чего ты взял, что я стану её выполнять?

Филип задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Всё же присядь, брат, – попросил он. – Ты не спрашиваешь, где я был и что делал все эти годы?

– Мне это безразлично, – авва Фернар остался стоять. – Впредь изволь не называть меня братом. Брата у меня нет, я потерял его в тот день, когда выяснилось, что он – предатель и трус.

– Что ж, – Филип усмехнулся. – А я вот продолжаю считать тебя братом. Несмотря на то, что брат у меня, по сути, фанатичный палач.

Авва Фернар закаменел лицом, ладонь метнулась к рукоятке клинка.

– Полноте, – Филип даже не шелохнулся. – Неужели ты поднимешь на меня руку?

Авва Фернар стиснул челюсти, усилием воли сдержал гнев.

– У нас три руки на двоих, – сказал он. – И всего одна из них принадлежит мне. Но её хватит, чтобы…

– Ты заблуждаешься, – прервал Филип. – Можешь полагать меня трусом, твоя воля. Но ради твоего же блага – не думай, что лучше меня управляешься с клинком.

– Ты угрожаешь мне?

– Предупреждаю. В общем, так, – Филип подобрался. – Завтра твоя свора собирается казнить девушку по имени Франия, обвинённую в безбожии и мятеже. Прошу тебя: не допусти этого.

Авва Фернар ошеломлённо потряс головой.

– Ты не в своём уме, – бросил он.

– В своём. Я прошу тебя помиловать осуждённую.

Его блаженство презрительно скривил губы.

– Вот, значит, для чего ты явился ко мне, – проговорил он. – Напрасно пришёл. Я никого не милую, милует господь бог.

– Бога нет, – возразил Филип насмешливо.

Авва Фернар, смежив веки, с минуту молчал. Потом сказал спокойно:

– Только за эти слова ты уже заслуживаешь смерти. Но ради нашей покойной матери я пощажу тебя. Уходи, откуда пришёл.

– Я уйду не раньше, чем закончу дело с тобой. Значит, милует господь бог. Ну, допустим. И как же он это проделывает?

– Глас господний раздаётся у меня в голове.

Филип усмехнулся и посмотрел на брата в упор.

– Это всего лишь голос твоей совести, Фернар. Вернее, того, что от неё осталось. Твой господин утопил королевство в крови. А ты прислуживаешь ему, как цепной пёс, прикрываясь этим своим истуканом, которого величаешь господом.

Авва Фернар рванул из ножен клинок. В то же мгновение Филип вскочил, ногой отпихнул от себя дощатый стол и отпрыгнул назад.

– Прибери оружие, Фернар, – выдохнул он. – Прости меня за мои слова, я сказал их в запале. Я молю тебя, – Филип шагнул вперёд и неожиданно пал перед братом на колени. – Пощади девушку! Она – моя дочь.

– Что?!

– Франия плоть от плоти моей и единственный живой человек одной с нами крови. Клянусь в том памятью матери.

Авва Фернар с силой вогнал в ножны меч. Отступил назад. Мать умерла, когда им с Филипом не исполнилось ещё и двенадцати. Отец пережил её на год и оставил после себя лишь долги. Имение ушло с торгов, и идти бы близнецам по миру, не заметь их наследный принц. Будущий король взял сирот под свою руку, потом приблизил к себе. Дал им образование, офицерские чины, а взойдя на трон, дал и веру. Королю братья были обязаны всем. Оба. Но только он, Фернар, долг свой оплатил. А трус и чистоплюй Филип в решающий момент предал. Король немилосердно жесток, сказал Филип двадцать лет назад, в тот день, когда последний раз видел брата. Что ж, он прав, к врагам его величество жесток и немилосерден, но что с того?

Сейчас человек, которого Фернар некогда называл братом, пытался шантажировать его. Совесть, голос крови, родственные чувства, всё пошло в ход. Напрасно. Тот, кто посвятил себя службе всевышнему, глух к увещеваниям и мольбам. У него есть, к чему прислушиваться и чьей воле повиноваться.

– Убирайся прочь, – твёрдым голосом велел его блаженство. – Уходи, пока я не приказал…

– Не приказал что? – Филип медленно, в три приёма поднялся с колен. – Схватить меня и предать пыткам?

Авва Фернар не ответил. Филип, опустив голову, долго молчал, потом проговорил глухо:

– Ты отказываешь мне в просьбе?

– Отказываю.

– Что ж… – Филип скрестил на груди руки. – Ты не спросил меня, как я провёл все эти годы, но я скажу тебе сам. Я, видишь ли, воевал за веру. Нет, не за то, что полагаешь верой ты. А за то, во что должен, обязан верить всякий порядочный человек. За принцип, называемый свободой, который важнее чувства долга, важнее мужества. Вряд ли ты поймёшь почему. Да, я знаю, у тебя тоже есть принципы. К примеру, знаю, как поступил бы ты, окажись сейчас на моём месте. Ты заколол бы меня, а завтра принял бы смерть вместе со своей дочерью. Это в твоём понимании был бы честный, мужественный поступок, не так ли?