Марк Лахлан - Темный лорд. Заклятье волка

Брат Поль заверил, что все ее страхи вызваны лихорадкой, скоро она совсем выздоровеет. Так тогда и казалось. Беатрис была счастлива, она с нетерпением ждала новой встречи с монахами. Рядом с Луисом она забывала о своих кошмарах. Во время всех трех визитов бывший эскулап дремал, пока Луис с Беатрис болтали и смеялись. Когда Луис находил предлог, чтобы навестить ее в одиночку, он всегда устраивал так, чтобы дуэньей была старая Мари – она была совершенно глуха и так трепетала перед монахами, что все время сидела, уткнувшись в шитье и не ведая о том, что парочка флиртует. Разумеется, оба сознавали, насколько это опасно. Луису, монаху, запрещалось жениться на Беатрис, а будучи человеком низкого происхождения, он не мог даже надеяться на брак с дочерью герцога.

Влюбленные молились, чтобы их страсть утихла, договорились, что не будут встречаться. Однако Беатрис знала, что каждую среду по утрам Луис собирает в лесу хворост, и она – которая всегда любила выезжать одна, встречая рассвет, – вдруг решила, что лошади необходимо размяться именно в этом лесу и в этот час, несмотря на трескучий мороз. Они встретились, без дуэний, без дремлющего брата Поля. Она рассказала, что боится человека, которого видела в своих снах. Беатрис была убеждена, что он хочет ей зла. Поэтому она мечтала уехать туда, где он ее не найдет.

– В отцовском замке он никак до тебя не доберется, – сказал Луис. – У твоего отца сотни воинов, которые тебя защитят.

– Он найдет меня, – ответила Беатрис, – потому что я видела его. Он здесь.

– Тогда покажи его отцу, и дело с концом, – предложил Луис.

– Ничего из этого не выйдет, – ответила Беатрис. – Я даже не знаю толком, человек ли он или демон, который может вселиться в любого. Он наблюдает за мной, и я знаю, что он не успокоится, пока не доберется до меня.

– Тогда попробуй поехать к кузенам, – предложил Луис.

– Нет. Я лучше останусь с тобой. Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда.

– Я же монах, госпожа, – сказал он. – Что будет, если я нарушу обет?

– Я дам тебе другой, – сказала она, и он догадался, что она просит его жениться на ней.

Он поглядел ей в глаза и понял, что питает к ней такую страсть, перед которой все монашеские обеты, все его ученые занятия и собственное благополучие меркнут, словно свеча при свете солнца. И они оказались здесь – в маленькой комнатке, далеко-далеко от мстительного взгляда ее отца и от его монастыря, в Константинополе.

Он подошел к ней и сказал:

– Когда-нибудь эта любовь перегорит, я обещаю, и мы будем жить достойно, свободные от неразумной страсти. Свободные от любви. А пока нам остается только молиться. Дай я тебя поцелую.

Беатрис потянулась к нему, а он наклонился, чтобы запечатлеть долгий поцелуй.

– У меня за спиной, – сказал Луис, – солнце встает над городом, полным чудес. Величественные церкви и соборы, шпили и школы, статуи и ипподром, корабли из сотен земель качаются на голубой воде – все, что я так мечтал увидеть. А передо мной ты, обнаженная, в утреннем свете. Я не могу отвести от тебя взгляд, и, хоть мне стыдно за это перед Богом, я и не хочу.

Она привлекла его к себе, и он положил руку ей на грудь.

– Тебе пора идти, – напомнила она.

– Да, – согласился он, – однако в классах и залах, сидя рядом с великими философами и рассуждая о природе божественного, я буду думать только о тебе.

– Больше думай о своих философах и работе, – сказала она, – и тогда ты быстрее окажешься вместе со мной в каком-нибудь более приятном месте.

Он оторвался от нее. Затем оделся.

– Подойди к окну, – попросил Луис, готовясь уйти, – и посмотри мне вслед.

Он снова обнял возлюбленную, тепло ее тела, словно течение, влекло его обратно в уютную постель. Но он встряхнулся и пошел к двери.

– Запри за мной.

– Хорошо, Луис, я не дурочка. – Беатрис улыбнулась и махнула на прощание.

Он, спотыкаясь, спустился по темной лестнице, держась рукой за деревянную стену, испещренную щелями и трещинами, и вышел на свет летнего утра, в суету улиц. Он прикрыл рукой глаза от солнца, и в него тут же врезалась толпа священников в высоких шапках, которые прижались к стене, спасаясь от несущихся рысью лошадей, впряженных в громыхающую повозку. Если им управляет неразумная страсть, то какие же страсти правят Константинополем? Этот город так не похож хотя бы на Руан. Здесь люди бегут по своим повседневным делам так, как северяне спешат на пожар.

Он подошел к лотку торговца и купил одно персидское яблоко. Беатрис выглянула из окна. Она уже оделась и набросила на голову покрывало, такая же целомудренная, как и любая другая жена, которая выливает на улицу ночной горшок. Он мысленно рассмеялся при этой мысли. Когда они сделали так в первый раз, к ним тут же заявились соседи. В Константинополе это запрещено. Ему до сих пор казалось странным, что жен всего города заставляют топать с горшками к морю, когда они могли бы сохранить свое достоинство и сберечь время, просто выплеснув их содержимое на улицу.

– Лови! – крикнул он и бросил Беатрис персик.

Фрукт пролетел в прохладном утреннем свете – маленькое солнце, оказавшееся в зените, когда она поймала его.

Ему на ум пришли строки из псалма:

– Пошлешь дух Твой – созидаются, и Ты обновляешь лице земли [5].

– Яблоко? – крикнула она. – Спасибо, змей!

Он улыбнулся, помахал и отправился в свой университет.

Император поднял меч. Человек-волк опустился на корточки, мальчик без сознания лежал на полу. В палатке слышался только шум дождя и пение солдат. Император поглядел вправо. Спина часового едва виднелась в щель между пологом и стенкой палатки.

Василий подошел и откинул полог. Страж вздрогнул, на мокром лице при неожиданном появлении императора отразилось изумление. Часовой дрожал от холода. Император отрубил ему голову.

После чего вернулся в палатку.

– Не хватало еще, чтобы раб указывал римскому правителю, что ему делать, – обратился он к скорчившемуся на полу человеку. – Посмотри на себя, ты весь в грязи и краске. С чего бы мне выполнять твою просьбу?

– Убей меня, – проговорил человек-волк, – или убей себя.

Он говорил по-гречески так скверно, что император с трудом понимал, о чем он толкует. Мальчик на полу кашлял и сипел, силясь наполнить легкие воздухом.

– Как ты сюда пробрался?

Лицо волкодлака было непроницаемым.

Император рассмотрел его в слабом мерцании углей. Он был худой, даже тощий, однако жилистый и с виду выносливый, живот, грудь и колени были в грязи, поскольку он пробирался в ночи ползком. Спутанные черные волосы прилипли к мокрому лицу, с плеч свисала промокшая волчья шкура, голова зверя лежала поверх его головы.