Джей Эм - Убийца теней

Ярла слушала, кивала. Всматривалась в лист с портретом Снорра, художником, который прежде со стражей приходил, нарисованный. Из тех самых отчётов лист, про которые глава старшинства говорил, и переписанную копию которых сотник Ярле вместе с картой Лоретта отдал. Свидетельства соседей тоже в отчёты занесены, там и прочесть можно – но с людьми напрямую пообщаться всегда лучше, чем по бумажкам читать. Порой даже интонации голоса много могут сказать. А то и важное чего, о чём забыли прежде, вспомнят люди…

Но самым важным почему-то казался вот этот портрет. Важнее свидетельств. Человек лет под тридцать изображён, приятной, можно сказать, внешности. Взгляд открытый, внимательный – не сильно повлияла ещё на Снорра разрушительная любовь к загулам, не успела. И не успеет уже… Это прижизненный портрет, насколько себе художник представить смог и насколько ему словесные описания помогли. А зарисовка погибшего Снорра – как и говорили, с перегрызенным горлом, с глубокими ранами по всему телу – на другом листе. Это пока тоже в пользу предположения об оборотном звере говорит.

В другом доме родичи второй убитой, Марны Керенен – люди позажиточнее, большая семья. Сама Марна – сирота, в дом её взяли, потому что на произвол судьбы родную кровь бросать невозможным сочли. С детства в доброте растили, в достатке, в сравнении со своими детьми не притесняли ни в чём, не обижали. Позволяли, что захочет. Может, и лишнего. Поздно из гостей, от подруги, возвращалась. Или должна была от подруги… А кто знает, не на свидание ли бегала.

Дальше – знакомая история: вы уж постарайтесь, поймайте, покарайте… Глава семейства Керененов даже тяжёлый кошель хотел в руки сунуть, Ярле на этот раз, Герену уже пытался, да тот не взял. Но и Ярла отказалась: и так постараемся, а старшинами мне уже задаток дан.

Третья жертва, Лаара-Иръя Верда, сама уже матерью семейства была, к двадцати пяти годам троих на свет успела произвести. Муж её теперь один с детьми на руках остался. То есть, вроде, один, но не совсем: уже женщина какая-то в доме есть. Может, родственница. Да если и нет – его не обвинишь, тут не о верности речь, тут помощь нужна. Ярлиному отцу вон с ней с одной нелегко приходилось. Другой раз без старой няни Ниланы не обошёлся бы: женщина-то всегда девчонку лучше поймёт. Хотя у Ярлы случай иной, её-то мать жива до сих пор.

Между двумя погибшими женщинами, Марной и Лаарой-Иръей общего только – что у обеих волосы светлые были. Не сильно много, не сильно и делу поможет.

Дальше отправились Ярла и Герен к свидетелям, которые говорили, что зверя видели. Их четверо человек. Трое правдоподобные давали показания: мол, шли поздно ночью, заметили – мелькнуло что-то, тёмная тень… но не человеческая как будто. Мелькнула и исчезла. Да, правдоподобно. Но не очень значительно. Четвёртая свидетельница – тётка одна, как начала, как пошла расписывать – и гнался-то оборотень за ней, и глаза у него горели, и рычал страшно, насилу она ноги унесла… Уж явно первые-то два свидетельства куда надёжнее. Да, бывает, что глаза горят у оборотных зверей – с этим не поспоришь. Но если бы погнался оборотень всерьёз за этой тёткой, не трандычала бы она здесь. Кто глаза да клыки зверя в подробностях разглядел, тот уж про это не расскажет. Ну разве что редкий случай допустить, что просто попугать хотел оборотень…

Перед тем как распрощаться, сказал сотник, что по городу разосланы патрули, следить, не покажется ли зверь. Был уже случай, будто бы видел патрульный что-то… Но как погнался – оказалось, обычная собака, только уж больно здоровенная. Ещё добавил Герен, что окрестности вокруг мест происшествий на предмет укрытия оборотня обыскивали, да не нашли ничего. Ярла не одобрила:

– Зря вы своих людей риску подвергали. Если бы и наткнулись они на оборотня, он скорее всего в невидимом обличии был бы. Неожиданно напасть мог. Твари днём затаиваются, даже мы их видим хуже, чем в ночное время. Но света не боятся они, это всё пустая болтовня. Атаковать способны.

Сотник в ответ резонно заметил, что такая уж у стражников работа – риску подвергаться. И ещё насчёт помощи Ярлу спросил. Это они, стражники, всегда спрашивают – положено так. Ну а Ярла отказываться не стала. Конечно, толку-то мало от таких помощников, которые ларвов только тогда видят, когда те им сами показываются, или когда в видимом обличии слежки не замечают, что нечасто бывает. Но наотрез отвергать помощь не надо, тем не менее. Во-первых, чтобы доверие не подрывать – самонадеянность излишняя не располагает к доверию. Ну и потом: всякое случалось, иногда и помогали патрульные сумеречным охотникам.

Договорились, что сотник, если что важное выяснится, тут же за Ярлой пошлёт. А если не выяснится – всё же раз в день посыльного будет с текущими вестями отправлять.

Хорошо, что не подбивался Герен, как, бывало, другие стражники, по поводу оружия – мол, помогла бы она, Ярла, своё оружие дала бы… Есть у некоторых из них такая уверенность, будто видунье оружие особое, против ночных тварей заговорённое. И начнёшь разъяснять, что «особым», чуть более действенным, чем обычное, оно только в руках самих видунов становится, благодаря зрению их, а другому отдай – так самое обычное. Разъясняешь-разъясняешь, а эти умники всё равно не верят, глядят косо. Но лореттский сотник, видно, не из таких.

Что ж, для половины дня немало уже сделано. Распрощалась Ярла с Гереном, и на свой постоялый двор вернулась. Пачка бумаг по делу у неё в руках, надо всё посмотреть повнимательнее.

Визит на заседание городского старшинства на пару с Воллетом для Лорка стал сущим мучением. Таким же, как накануне – рассказ первому священнику о своём посещении Талвеона Эйрского. А всё потому, что ещё по пути от камеры до тюремного двора Лорк решил: того, что между ним и Талвеоном сказано было, Воллету повторять нельзя. И слов-то не так много они произнесли, а нельзя всё равно. В самом деле: если передаст он первому священнику, что узнику неведомо откуда про случай с книгами известно, и про разговоры их, в которых его, Лорка, мать упоминалась – этим Талвеону только навредит.

Но еретику-то навредить беда как будто небольшая… Сильнее, чем он сам себе навредил, ему уже никто не навредит. Но что-то упрямо протестовало в сердце Лорка: нет, нет, не надо, нельзя. Что протестовало? Левобережный злой дух? Или другое что-то? Лорк не просто не хотел, но и не мог об этом думать. Противоречивые мысли измучили его и истерзали.

И что, во имя Творца мира, этот еретик имел в виду, когда сказал, что Лорк ему «веру в людей» вернул? Что это за «вера в людей»? Чем Лорк так от других отличается, что именно он вернул её?..

На расспросы Воллета он отвечал, что Талвеон не пожелал не только каяться, но вообще с ним говорить. То есть, не совсем не пожелал (стражник ведь неподалёку был, обрывки разговора слышал, ну как возьмёт да поинтересуется у него Воллет?) – а так, твердил, что не виноват ни в чём.