Александр Башибузук - Граф божьей милостью

Едва я шагнул с мостика, как с верхушки грот-мачты с пронзительным воплем сорвалось что-то темное и с глухим стуком ударилось о палубу.

Я зло прошептал ругательство, смотря на Нильса, нашего юнгу, безжизненно распластавшегося возле борта. Юного весельчака из Брюгге, круглого сироту. Из его шеи торчал арбалетный болт, войдя в тело почти по самое оперение.

В голове плеснулась дикая ярость. Я не хотел трогать франков, чтобы раньше времени не обострять отношения Наварры с Пауком, а еще потому, что на одном из нефов находилось мертвое тело барона де Жевра. А сейчас жаждал только одного — смерти людям Луи. Юнга попал под болт совершенно случайно, но это уже не имеет никакого значения.

— Дай сюда… — Я выдернул рупор из рук Луиджи. — Принимаю командование на себя. Лево руля!!! Бизань-гика-шкоты стянуть!!! Кливер-шкоты раздернуть!!! Живее…

Резко затрещали паруса, «Виктория» зарылась носом в волну и стала круто забирать в открытое море. Неф уже успел развернуться нам вдогонку и, сам того не желая, оказался по левому борту на расстоянии всего в сотню метров.

Дождавшись, когда его нос поравняется с нашим, я отдал короткую команду.

— Левая батарея, огонь!

Единороги разом выплеснули длинные языки пламени, раздался громовой грохот, на мгновение все скрылось в густых клубах дыма. А когда его снесло ветром, стало видно, что половина палубы и все кормовая надстройка нефа превратились в огромный костер, а по такелажу и рангоуту бегут веселые язычки пламени, подбираясь к парусам.

Удовлетворенно кивнув, я бросил:

— Право руля…

Шебека по крутой дуге пошла наперерез второму нефу. Франки попытались сманеврировать, но наше преимущество в скорости сказалось, и уже через пару минут снова загрохотали орудия.

В клубах дыма над водой метнулись огненные росчерки. Но на этот раз «Викторию» подняло на волне и брандскугели прошли выше цели. Кроме одного — тот врезался прямо в середину грот-мачты.

Во все стороны полетели огненные клочья, «Святой Николай» — так назывался французский корабль — сразу в нескольких местах вспыхнул. Фактически он уже был обречен, но мне этого не хватило, и я приказал сделать еще один заход.

И только потом скомандовал лечь на прежний курс.

«Виктория» под всеми парусами помчалась в сторону Бретани, оставляя за кормой два гигантских пылающих факела, отбрасывающих сумасшедшие сполохи на водной глади.

Сразу после сражения я закрылся в своей каюте, где надрался вдрызг с Логаном и легистом. Из-за кипевшей неудержимой злости ко всему миру. И к себе — тоже. Впрочем, весь оставшийся отрезок пути я больше не прикасался к спиртному.

В Бретань решил не заходить, оставив ее на обратную дорогу. А уже через четверо суток «Виктория» причалила в Гуттене.

Дом…

Я считаю, что у каждого человека должен быть свой дом. Когда ты знаешь, что есть куда возвращаться, жить становится гораздо легче.

Первое время своей средневековой эпопеи я только и делал, что бомжевал. Сначала бегал от ищеек Паука, затем подался в наемники, шляясь по всей Европе как неприкаянный. Сами понимаете, не до обзаведения было. Какая-никакая крыша над головой есть — уже хорошо. А потом нежданно-негаданно у меня вдруг появился свой замок.

Как сейчас помню, еще в бытность лейтенантом компании рутьеров после битвы при Нейсе вызвал меня к себе герцог Карл, он же Смелый, он же Бургундский, к которому мы нанялись служить за звонкую монету. А из его шатра я уже вышел бароном ван Гуттеном да со своей вотчиной.

Сейчас у меня много мест, куда я могу вернуться, но настоящим домом, тем, который с большой буквы, самым родным, все равно считаю Гуттен. Потому что он появился у меня первым и был в буквальном смысле заработан кровью.

Когда приехал туда вступать в права — ахнул, потому что дареный замок представлял собой сплошные развалины. Даже по лестницам в донжоне подниматься было опасно — того и гляди рухнут.

А сейчас… сейчас там все по-другому.

Заметив, как со стен замка сорвались пушистые клубы дыма, я довольно крякнул и, не опуская подзорную трубу, тихо поинтересовался у стоявшего рядом шотландца:

— Ну и? Кого ждем?

Логан встрепенулся и тут же заревел басом:

— Правый борт — залп!!!

— Залп!!! — отголоском донеслось с артиллерийской палубы.

Немедля из пушечных портов с оглушающим грохотом выплеснулись языки пламени.

Очередная традиция. На смотровой площадке замка денно и нощно бдит специальный наблюдатель, единственная задача которого — подать сигнал пушкарям на стенах для того, чтобы те встретили возвращающегося хозяина салютом.

Ни разу еще не было, чтобы прохлопали. Кому охота быть поротым, вот и стараются.

Впрочем, салют еще является свидетельством того, что в замке все нормально, а на случай неприятных неожиданностей предусмотрены совершенно другие сигналы. Время сейчас такое, надо быть ко всему готовым.

При виде Гуттена матросы оживились, мне показалось, что даже шебека пошла резвей.

Через полтора часа мы уже швартовались к причалу. Прежде чем сойти с капитанского мостика, я с удовлетворением провел взглядом по бухте. Два каменных причала, сухой док, капитальные склады и пакгаузы, на мысу — высокий маяк, он же пушечный форт. С того момента, как я вступил во владение баронией, узенькая бухта сильно преобразилась, превратившись в небольшой, но очень удобный порт.

На берегу меня уже встречала целая делегация. Впереди всех — белокурая малышка Гвендолен, дочь Греты, кастелянши замка. Девочка, за время моего отсутствия умудрившаяся превратиться из угловатого подростка в настоящую красавицу, держала в руках поднос с караваем и солонкой. Рядом с ними уютно устроились графинчик и чарка. Тоже традиция, ввел хохмы ради, но прижилась. Как успевают — бог весть, но хлеб всегда свеженький, жаром пышет.

За Гретой строго по старшинству выстроилась остальная старшина баронии, от управляющего замка Петера ван Рииса, моего старого соратника еще со времен рутьерства, до дорпсхоофта, то есть старосты одноименной с баронией деревни.

Постукивая по палубе набойками на ботинках и не спеша натягивая на правую руку перчатку, я сошел на причал. Принимающая делегация тут же согнулась в поклоне. Отчаянно краснеющая Гвендолен шагнула ко мне, быстро присела в книксене и, зажмурившись со страху, протянула вперед блюдо с подношением.

Я ухватил серебряную стопку, с хрустом отломал бочок у каравая, макнул хлебушек в соль, махом опрокинул в себя огненную жидкость и споро зажевал коркой.

Крякнул от удовольствия, а потом притянул к себе Гвендолен и крепко поцеловал ее в губы. Девушка охнула, обмякла в моих руках, а потом несмело ответила.