Яна Лехчина - Год Змея

«Это твоя вина, Ингар», — река дробилась о пороги. «Твоя вина», — гулял ветер во фьорде. Черногородский купец никогда бы не захотел его сестру — если бы не свирель древесной волшебницы. О Рацлаве не узнали бы в княжьем тереме, её не отправили бы в дань дракону. Ради сестры Ингар мог принести звёзды с неба и, стоило ей попросить, украл свирель. Твоя вина, твоя — сколько это причинило горя?

Поэтому хмурый одноногий мельник почти не бывал трезв. Поэтому его кулаки были искусаны и избиты в кровь, а те из деревни, кому случалось проходить мимо, рассказывали, что ночами он выл, будто зверь.

Ингар знал одно: он тоже не доживёт до летнего солнцеворота.

***

Караван спускался по склону. На густой мох наползала корка льда, и оттого земля казалась беловато-синей с вкраплениями зелёной поросли. Недремлющий перевал остался позади — страшный, красивый, заволоченный туманами, и отряд ехал между хвойных деревьев, чьи ветви вдавались в ещё не угасшее вечернее небо. Дорога уводила караван вниз, всё дальше от горных вершин, и на неё медленно опускались крупные и влажные снежные хлопья.

Совьон держалась вровень со средней телегой и видела, как драконья невеста прижималась виском к оконной раме, а её пальцы поглаживали отдёрнутую занавеску. После событий на Недремлющем перевале девушка стала ещё тише, чем прежде. Ни криков, ни плача — Рацлава вновь была большой рыбой, плывущей по течению реки. Она мало двигалась, ещё меньше говорила. И совсем не спрашивала о свирели.

Совьон думала, что руки девушки заживут за эти дни. Но нет: даже от ослабевших холодов набегала новая сыпь. И Рацлава остервенело сдирала корочки с заживающих ран, будто, мучаясь, хотела соскрести кожу с костей. Как-то Совьон предложила ей лечебный отвар, но девушка лишь рассеянно покачала головой.

Ворон кружил над хвойным прилеском, над холмами, которые лениво укрывал полупрозрачный снег.

— Где мы сейчас, Жамьян-даг? — старуха рабыня выглянула наружу. Тёплая шаль обнажила веточку красной татуировки на тонкой руке.

Совьон погладила холку Жениха, идущего мерным шагом.

— Въезжаем на Плато Предателя.

Топкие болота и колдовская зелень трясин. Логова разбойников, а дальше — южное разнотравье и сгоревшие остовы лесов. Плато упиралось в Костяной хребет, одним из зубцов которого была Матерь-гора.

— Какого предателя?

Совьон невесело усмехнулась.

— Всё того же.

Тысячу лет назад на месте плато были острые скалы и глубокие ущелья. На этой земле Хьялма спрятал тюрьму брата-мятежника, и здесь Ярхо предал своего князя. Пахло хвоей и почвой, в вышине каркал ворон — Совьон снова повернулась, чтобы взглянуть в окно подрагивающей повозки. Рацлава — серебряный обруч с подвесками, единственная коса — по-прежнему лениво касалась занавески и пусто смотрела на дорогу. На её мягкой шее до сих пор алели две полосы. Первая — царапина от ножа Скали. Вторая — ожог от сорванного шнурка.

Отряд уже достиг прилеска у склона, а Совьон так и не заговорила о случившемся. Да что говорить — несколько дней назад женщина была невероятно зла, но на кого ей следовало злиться? На Рацлаву, тогда то заходящуюся в мольбах — «отдай, отдай», — то лепечущую, что не желала Скали дурного? Совьон понимала: девушка не лжёт. И воительница ли не знала, из чего певцы камня ткут свои лучшие истории. Совьон могла сердиться только на себя — упустила, не почувствовала, не расслышала, когда музыка изменилась, и это едва не обернулось бедой.

Вдруг Рацлава вытянула руку и почти коснулась бока Жениха изрезанными пальцами.

— Ты сломала её? — девушка заговорила впервые за долгое время, и голос у неё был мёртвый. — Сломала, как приказал Тойву?

Совьон посмотрела на неё сверху вниз — тёмные круги под глазами, тревожно искусанный рот. Забрать у Рацлавы свирель — всё равно что вытащить хребет из тела грозного чудовища. Она казалась ослабленной и выточенной слепотой.

— Ответь мне, — слова — шорох песка в гортани. — Я не прошу большего.

Говорят, для того, чтобы победить ведьму, живущую в дремучем лесу, герои старой сказки вытащили самоцвет, пульсирующий в её груди, и раздавили ногами. В самоцвете было спрятано великое волшебство — потеряв его, ведьма умерла. Совьон не сомневалась: потеря свирели убьёт Рацлаву, а Сармату-змею нужна живая невеста.

— Тойву — храбрый и умный предводитель, — Совьон понизила голос до глубокого шёпота. — Но вы со Скали страшно его разъярили.

Даже Хавтора перестала дышать, лишь посверкивала из глубины повозки глазами цвета латуни. Совьон легко натянула поводья — и вцепилась взглядом в своё правое запястье. Лицо женщины вмиг посмурнело, будто она увидела нечто ужасное, выползающее из-под кожи.

Рацлава этого, конечно, не знала.

— Почему ты не продолжаешь?

Воительница нетерпеливо отдёрнула рукав.

— Поэтому Тойву и забыл о важном. Мало купить тебе новую свирель — он слышал, как ты играла без колдовства певцов камня. Его не впечатлило. И вряд ли такая музыка понравится твоему жениху.

На щеках Рацлавы выступил лихорадочный румянец.

— Ты не сломала её, — в горле мелко затрепетал смех. — Не сломала.

Совьон промолчала, хмуря иссиня-чёрные брови, а драконья невеста прильнула к оконцу, сжимая раму пальцами.

— Пожалуйста, верни мне свирель. Я не буду, клянусь, не буду ткать из людей каравана.

— Нет, — бросила женщина, и её твёрдое, холодное, бесстрастное «нет» заставило Рацлаву отшатнуться. — Не сейчас.

Спорить девушка не посмела. Только втянула воздух — запахи заснеженных сосен, конского пота и стали. И, прикрыв незрячие глаза, откинулась на подушки.

***

— Что твой безумный приятель? — на последнем слове Оркки Лис сплюнул под ноги. Так и не простил Лутому, что тот, рискуя собой, бросился спасать Скали от обвала.

Стемнело. Отряд разбил лагерь — ближе к земле дышалось легче и радостнее. Даже костры горели веселее, и один Оркки твердил, что веселье это нехорошее, опасное. Взяв лук и колчан со стрелами, он увлек Лутого в лесок — и не только для того, чтобы пополнить оскудевающие запасы. Следовало поговорить.

— Он не безумен, — мягко проговорил Лутый, поддевая носком сапога рыхлую землю. — Зуб даю, батенька: к Скали вернулся рассудок.

Не так давно Тойву позволил развязать мужчину и посадить его в седло.

— Скали вновь такой же, как прежде — злобный и едкий. Только разговаривать ни с кем не желает. Стыдится.

— Он-то? — Оркки хмыкнул, а Лутый развел руками и поправил трепыхающийся у бедра колчан. — Гнилая голова. Было разумнее перерезать ему горло.

«Выпустить кровь, отравленную этой девкой».

Когда воины начали спуск, то стали бить дичь в густеющих лесах. Сейчас, в темноте, от охоты, конечно, толку было немного, но ведь и не за тем пришли.