Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

— Близко они не подойдут. — Этери едва заметно улыбнулась. — И они понимают только свой язык…

— Они ничем не хуже придворных дур, — кивнула, вспомнив осаждавших ее в Олларии куриц, Матильда. — Вы еще не устали?

— Нет, — кагетка покачала украшенной диадемой головкой, — я так рада, что вы откликнулись на мое приглашение.

Не пожелай Этери видеть супругу его высокопреосвященства, пришлось бы напрашиваться самим. Бонифацию хотелось знать как можно больше, Матильде — тоже, и рыбку решили ловить везде, где есть вода. Лисичка, пусть и беременная, разбиралась в братних вывертах лучше кого бы то ни было, а братец зря время не терял, это явствовало из множества признаков. Озабоченные приближенные, усиленные караулы, новые лица в замке, общая встрепанность и в то же время — радостное возбуждение.

— Когда мы уезжали, — вежливо начала алатка, — в Хандаве было как-то беспечнее.

— Наверное, — согласилась Этери. — Баата не любит неприятных дел и лишней крови.

— Лишняя кровь — та, которую можно не проливать сегодня, не рискуя пролить стократ больше завтра, — припомнила Матильда. — Так говорил один…

— Эсперадор? Да, конечно, вы же были эсператисткой… Как и я. Вам было трудно менять веру?

А она ее меняла? Меняют то, что имеют, только кому нужна скорлупа прошлогодних каштанов?

— Я была дурной эсператисткой.

Именно что дурной! Заповеди нарушала, постилась, лишь когда денег не было, у костров богомерзких скакала, с еретиками и язычниками якшалась, и ведь не стыдно!..

— Не хотите покормить птиц? — Этери сняла с пояса расшитый бисером кисет. — Это умиротворяет. Насыпьте немного на ладонь и ждите.

— Благодарю.

Гулять средь цветов и кормить птиц очень приятно — при наличии склонности к подобному времяпровождению. У Матильды таковой не имелось, зато была необходимость узнать, что творится в казарии. Алатка послушно подставила руку, порхавшие среди кустов пичуги сразу поняли, что к чему, — и началось…

Самым смелым оказался кто-то в желтой шапчонке, выхвативший свою долю чуть ли не из мешочка; желтоголовика сменила пара крикливых чернышей и какая-то краснохвостка. Пестрая прожорливая мелочь с писком и свистом спешила со всего сада, но предпочитавшая лошадей и собак алатка не слишком умилялась.

— Тр-р-р…

Некто крупный, с дрозда, и оранжево-черно-зеленый отпихнул жалко пискнувший серый комочек и принялся глотать зерно за зерном. Улетать он не собирался, какой проглот улетит, пока все не сожрано?! Острые коготки царапали кожу, паршивец жрал, оставшиеся без подачки возмущенно галдели, но отбивать свое кровное не спешили. Матильда сжала кулак, цапнув наглеца за лапы. Пойманный обжора затрещал и забил крыльями, разномастная стайка брызнула в стороны. Этери засмеялась и накрыла пленника рукой.

— Что это за тварь? — чуть смущенно спросила принцесса. — Лопает, как не в себя, а другие — смотри.

— Пш-ш-ш-хр-р-р-вшиш-шк, — прокашляла Этери и перевела: — На талиг это будет… что-то вроде «гордый зеленоштанец».

— Гордый? Гордые на дармовщину не кидаются, так что на талиг он будет… Карлион! На зеленоштанного согласна. Куда его, такого красивого, девать?

— Мне он не нужен, — отреклась от «Карлиона» Этери.

— Я тоже не кошка.

Матильда разжала кулак. «Пш-ш-швхркш-ш-ш» сорвался с места и тяжело — то ли от обжорства, то ли от пережитого потрясения, запорхал к зарослям. Кагетка поморщилась и высыпала все, что оставалось в мешочке, наземь.

— Немного устала, — призналась она. — Дальше, у лестницы, есть скамья… Мы там отдыхали с герцогом Алва, когда он меня провожал. Вы не знаете, где он сейчас?

— На севере, — не совсем соврала Матильда, успевшая себя убедить, что Ворон со скотиной Валме добрались, куда хотели, и ничего с ними не сталось. Ну, прошли дорогой покойников, они еще и не то вытворяли!

Этери в ее положении об исчезающих фресках думать было незачем, но Лисичка раз за разом наводила разговор на синеокого кэналлийца. Матильда уезжала под невинные расспросы, прошло без малого два месяца, а будущая мать при трех стражниках и старухе с рогами по-прежнему вздыхала о пристрелившем папеньку красавце. В казарском семействе к убийцам ближайшей родни вообще относились с нежностью.

— Вот моя скамья. — Лицо кагетки стало мечтательным. Положи она руку на живот, это б не удивляло, но женщина гладила нагретое солнцем дерево. — Это место обмана, но я его люблю… Я смотрю на лестницу, на горы, на туман и думаю: здесь что-то должно произойти. Что-то главное, красивое, а оно все не происходит, только сменяется стража, только уходит лето, как до этого ушла весна, а я остаюсь…

— И долго это продолжается?

— Я не считала, наверное, я всегда ждала. Однажды меня увезли, чтобы вернуть вместе с замком, и я опять жду. Смотрю, как сменяется стража, и жду… К брату кто-то пришел.

— Разве казар наверху?

— В беседку поднимаются, только когда он там.

Полноватый, средних лет человек, судя по одежде — даже не казарон, взбирался по лестнице, иногда делая передышки. Еще двое топтались на площадке, где Бонифаций оставлял своих адуанов. Не воспользоваться таким поводом Матильда не могла.

— Гость не похож на кагета.

— Он одет как торгующий в Гайифе, а сабли перед встречей с казаром снимают. Третьего дня из Паоны вернулся человек, служивший еще отцу, брат им недоволен.

— Врет?

— Слишком много хочет за свои услуги, только Баата никогда не платит дороже, чем оно стоит.

— Всегда?

— Другого я не помню, но когда платят тобой, становится грустно. Давайте поговорим по-алатски, не хочу забывать ваш язык, пусть он мне и не пригодится.

Старик Турагис был тронут, о чем с присущей ему прямотой и отписал. Доставленное Агасом послание с трудом умещалось на семи листах не слишком дорогой желтоватой бумаги и было заляпано свечным воском. Насидевшийся с жеребцами и кобылами полководец явно всю ночь разбирал сражение у Белой Собаки, хотя не знал даже, сколько у кого было людей. Что ж, воя от одиночества и ненужности, не заметишь, как начнешь к стремени пририсовывать лошадь. Капраса воспроизведенный из ничего бой заставил разве что пожать плечами, а вот про морисков, их привычки и хитрости маршал перечел трижды. Потом — береженого и Создатель бережет — смял и сжег последний лист, где бывший Второй Доверенный стратег его величества выражал сомнения в способностях и совести императора, которого настойчиво величал Орестом. « Я не верю, что из этого засранца вышел толк. В девятнадцать он уже был порядочной дрянью, сейчас, надо думать, протух окончательно…»

— Старик не готов вернуться к армии, — подал голос Левентис. — Он был обижен, а за время ссылки из обиды выросла ненависть. Турагис желает морискам сожрать императора и обломать зубы об кого-нибудь другого.