Надежда Попова - Стезя смерти

Однако полных двенадцать часов работы все равно выматывают, и удовольствие перетекает в гнетущую тяжесть в каждом суставе, в крови, кажется — в самом дыхании; и когда ноющее тело опускается на пропахшую пыльной кладовкой кровать, мысли врываются в сознание, точно табун лошадей, перед которыми распахнули дверцу загона.

Тогда и приходят раздумья о том, что творится вокруг. Происходящее — по-прежнему не его ума дело; приказ о слежке исполнен — и это главное, однако тогда, вечерами, просыпается обыкновенный человек, который может промолчать в ответ на указание начальства, не высказав ни несогласия, ни одобрения, но не обдумывать приказа — не способен. Никто, собственно, этого и не требовал…

Вечерами можно поразмыслить о том, что объект слежки подолгу, по полдня или ночами, задерживается в доме обвиненной (и оправданной) в чародействе женщины, лишь по временам посещая башни Друденхауса; о том, что с объектом изредка здоровается кто-то из горожан, а кто-то — с нескрываемым пренебрежением или почти ненавистью смотрит вслед. Можно размышлять о том, что объект — действующий следователь Конгрегации, чье дознание и доказало невиновность арестованной. Можно размышлять о том, что в последнее время становится все сложнее пребывать в этом состоянии пустоты и немыслия, наблюдая за предателем, безнаказанно разгуливающим по улицам. Можно лишь вечерами успокаивать разгулявшиеся нервы тем, что начальству виднее, и только оно знает, отчего нельзя арестовать изменщика, столь явно и нагло попирающего все, чему должен служить.

Можно лишь вечерами осторожно, тихонько задуматься над тем, кому или чему же он служит теперь, если вдруг потребовались столь редкие агенты — умеющие не скрывать свои мысли от всего, что вне, а — попросту не иметь их, оставаясь незамеченными при любой самой тщательной проверке чародеями любой силы…

…Люди говорят так, что был Хаос Первородный, вместилище всего сущего, бывшего и не бывшего, и царила в нем Тиамат, праматерь всего, и был Бел, сочетавшийся с Тиамат, и породили они мир, людей и животных.

И был у Бела и Тиамат сын Мардук, воин.

И возжелал он всей власти, а не данной ему от отца и матери, и восстал на Бела и Тиамат, но Бел был малодушен и отдал Мардуку власть, и закрыл глаза на матереубийство.

И Мардук оружие поднял на Тиамат и поразил военачальников ее, учителей своих Апсу и М умму, и рассек тело матери своей, и дух ее в печали ушел в Хаос внешний.

И потомки Бела и Тиамат хранят Силу ее.

Такова Ашторет — Иштар — дочь матери своей, и два лика у нее, светлый, успокоение и защита, и темный, сила и власть.

И темный лик — врата в места, куда изгнан дух Тиамат…

…Люди говорят, что у всякого народа свои боги, и боги всякого народа говорят о том, как творили они мир.

Люди говорят, что иные из них лгут, а иные из них никогда не существовали.

Люди говорят, что боги могут явиться из небытия, никогда не существовавшие до поры, когда измыслили их и стали поклоняться им, взращенным на поклонении том и сотворенным тем поклонением.

Люди говорят, что человеку возможно возвыситься и стать богом.

Люди говорят, что богу возможно возвыситься и стать человеком…

— Этот мне больше по душе, — заметил Курт; Маргарет улыбнулась — словно бы неуверенно и стесненно.

— Я не удивлена. Это твой бог — участливый к людям и жертвенный. Моя покровительница — другая.

— Безучастная и требовательная?

— Всякая.

— И какой ее лик более привлекает тебя?

— Успокоение и защита — этого мне было бы довольно десятилетие назад. Теперь же — нет.

— Сила и власть… — вымолвил Курт тихо. — Этого ты хочешь?

— А в этом есть что-то необычное? — вскинулась Маргарет. — Всем в этом мире нужна сила и нужна власть, а таким, как я, — тем более. Как я уже говорила тебе — хотя бы для того, чтобы выжить.

— Не хотелось бы обидеть даму, — с плохо скрытым сарказмом заметил Курт, — однако ее власть и сила не была слишком очевидна, когда ты оказалась в беде. Признаю́, ты сильна, о подобных тебе я до сих пор лишь читал, однако…

— Ты не веришь в ее могущество? — нахмурилась Маргарет; он передернул плечами:

— Я в нее саму-то верю с трудом…

— Ты по-прежнему убежден, что всё, кроме твоего Иисуса, — происки Дьявола? Демоны под личинами богов? Все, что ты узнал, не убедило тебя?

— Еще всего только чуть более недели назад, — медленно выговорил Курт, — все это было для меня не существующим вовсе. Не требуй от меня многого. Я не могу за неделю сменить веру; сомневаюсь, что это совершится вообще — через неделю ли, через месяц или год. Я готов согласиться с тем, что Тот, Кого я полагал Единственным, лишь Один из многих. Пусть так. Однако ты сама признаешь, что в мире множество тех, кого никогда не бывало, множество попросту измышленных, не существующих нигде, кроме людских преданий. Откуда мне знать, что ты не заблуждаешься, не обманута, что все это подлинно?

— Или — что не обманут ты? Мною?

— Для меня все это — сказка. Легенда.

— Все, что люди знают о том мире, не более, нежели легенда, — отрезала Маргарет. — Все, что ты знаешь о том, что полагал ранее несомненным, — тоже предание. Или ты все еще убежден, что Вселенная сотворена единым и непогрешимым создателем, а бог, которому служишь ты, его сын? Только оттого, что так написали люди в книге, которую правили люди же? Прочие столь же убеждены в том, что написано в их книгах, их людьми.

— А ты всерьез уверена, что мир породила Тиамат?

— Это легенда, — повторила Маргарет — размеренно, словно втолковывая только что разъясненный урок. — Лишь легенда. Я не знаю, что на самом деле. Быть может, правы те, кто говорит, что мир создан безличной силой, и боги — лишь первые его жители, самые старшие; похожие и непохожие на нас, но — просто сильнее. Или правы все? И в творении этого мира участвовали все те, кого люди зовут богами?

— Довольно… спорно, — заметил Курт; она улыбнулась:

— Ты говоришь так, потому что тебе приходится иначе смотреть на все то, что впитывал с детства, и любой аргумент кажется тебе недостаточным. Если бы во младенчестве ты оказался в семье мавров, ты столь же скептично смотрел бы на то, что сейчас отстаиваешь… Однако же даже в признанной всеми христианами книге есть кое-что, говорящее в пользу моих слов.

— И что же? — уточнил он ревниво; Маргарет пожала плечами:

— Сам Рай.

— Не понял.

— А я объясню, — с видимым удовольствием отозвалась она; было заметно, что мысль эта ею продумана давно и столь же давно желала быть высказанной. — В подлиннике стоит еврейское слово, которое происходит от «защищать». Ограждать. Иными словами, Рай — это некое огражденное место при Эдеме. И человек, созданный ветхозаветным творцом, не покидал пределов этой ограды; почему? Может быть, потому, что тогда он увидел бы других людей, сотворенных другими богами? И узнал бы, что его всевластный господин — не более чем usurpator ? Даже тот, кому служишь ты, если взглянуть непредвзято на все, что он говорил и делал, пришел для того, чтобы вызволить человека из-под власти этого узурпатора — он ведь дал иную заповедь, установил иные правила, дал иной закон; и совершил жертвоприношение — с величайшим жрецом и величайшей жертвой, каждым из которых был он сам… Но все это неважно, — оборвала Маргарет саму себя. — Не то главное, на чьей совести создание мира, где мы живем. Главное — кто способен дать мне то, что я хочу.