Иван Наумов - Мальчик с саблей (сборник)

Там, где воды Амазонки замедляют свой бег, разливаясь сложнейшим лабиринтом проток и рукавов, далеко за условной перуанско-бразильской границей, тихо плыло легкое одноместное каноэ. Грузный гребец лишь изредка касался воды коротким веслом, иногда казалось, что он уснул.

Дозорный проводил замершую в каноэ фигуру – и взглядом, и трубкой, таящей в себе ядовитую начинку. Но не выстрелил, потому что вдруг онемели губы. Ему едва хватило сил издать птичий крик малой тревоги.

Вождь и старейшина племени недаром носил имя Змеиная Голова. Он был холоден в решениях и быстр в исполнении. Семеро воинов замерли за его спиной, ожидая малейшего знака. Одно попадание – и у племени появится новое красивое каноэ, туша сочного жирного мяса, мешок и ранец, в которых наверняка найдется что-нибудь полезное и ценное.

Но Змеиная Голова медлил, замерев в тростнике, пока непонятная одинокая лодка скользила по речной глади в его сторону. Большое смелое сердце вождя, вспоенное кровью десятков врагов, вдруг затрепыхалось, как колибри над разоренным цветком. Словно Безликая подкралась со спины и улыбнулась черными деснами. Змеиная Голова призвал на помощь всех богов, обещая новые жертвы.

И поэтому в тот день все воины племени заснули в здравии и спокойствии рядом со своими женщинами. Лишь старый вождь до рассвета разговаривал со звездами, шепча заклинания и провожая уже прошедшую мимо беду.

– И что, Жоакин, правда, кого-то из ваших съели? – допытывался Риттерберг.

Апату помотал головой.

– Семерых убили – в ночь перед эвакуацией. Это была славная битва. Торжество огнестрельного оружия на Диком Востоке.

– Вы говорили, полковник, – уточнил Де Ривейра, – что пробыли там полтора года. Значит, сначала был мир? Или всё это время вы провели в окопах и блиндажах? Что послужило спусковым крючком?

– Ну, честно говоря, нам пришлось подстрелить главного колдуна. Самооборона. И то ведь ранили только – к утру тела не нашли, видно, уполз.

С пятнадцатью крупнокалиберными пулями в груди, вспомнил Апату.

– Жоакин, вы нас водите за нос, – Риттерберг выглядел заинтригованным. – Вы начинаете с конца, а начало приберегаете на сладкое. О чем вы забыли рассказать?

Полковник жизнерадостно хохотнул:

– О маленькой проделке. На острове еще с довоенных времен жил проповедник. Милый старичок, мягкий и несгибаемый, знаете такой типаж? Истовый католик, застрявший на всю жизнь на этом чертовом острове. Против местного колдуна у нашего падре, прямо скажем, шансов не было. И мы однажды решили ему немножко помочь.

Пока жив кьонг, жив Анъяр. Тебе нужен сын.

Так говорит Дедушка.

Тихая музыка из новенькой радиолы, пара бутылок чилийского тинто на железном столе для инструментов, и нет еще изнуряющей январской жары, и жизнь прекрасна.

Когда в госпитале для неимущих на окраине Сан-Паулу заканчивалась дневная смена, персонал – большей частью студенты и иностранные волонтёры – собирался в ординаторской. Вскипали диспуты по политике и философии, блистали умы и таланты, еще не покрытые ржавчиной и не спрятавшиеся в раковину цинизма.

Магдалена, белокурая немка из Аргентины, вчистую проигрывала «по очкам» дежурному врачу Эрнесто. Речь шла об избирательных правах индейцев. Оттолкнувшись от наивных доводов девушки о всеобщем равенстве, врач перевел разговор на отсутствие письменности у этой сомнительной части электората.

– Примитивные языки, как раз, отличаются отсутствием абстрактных понятий, – подытожил Эрнесто, мечтающий о карьере психиатра и умеющий оставлять за собой последнее слово в любом споре. – Неудивительно: где нет письменной культуры и философии, нельзя достичь накопления знаний. За что будет голосовать голый дикарь? Не смеши меня, Мэгги.

Новенький санитар, толстенький и добродушный Сан, обычно не молчаливый, но немногословный, вдруг встрял в разговор, не отрываясь от мытья пробирок:

– Напомни, амиго, то португальское слово – всё время забываю! – которое означает «ожидание низкого прилива, когда вода отступает и вместе с песком и водорослями обнажает прошлое мира». Или что-нибудь попроще. Например, «воспоминание о несбывшейся надежде».

«Динь!» – тихо зазвенел серебряный колокольчик в душе Магдалены.

Эрнесто замер на полуслове. Самодовольная ухмылка слегка увяла.

– Ты хочешь сказать, что в языках дикарей могут быть подобные выверты?

– Не могут, а есть.

– И что же за народ говорит на таком извращенном языке?

Санитар Сан посмотрел прямо и резко.

– Мой.

Магдалена влюбилась, а потом полюбила – яростно и слепо. Случайные встречи в коридорах госпиталя, словесные дуэли, где мнение Сана прикрывало ее невидимым щитом, его странное лицо и удивительные глаза – всё это сводило девушку с ума, потому что между ними лежала пропасть общественного положения, воспитания, происхождения. Магдалена просто не знала, как подступиться к таинственному санитару.

– Он хотя бы красивый? – участливо спрашивала ближайшая подруга.

– Красивы во всём только боги, – цитировала Сана Магдалена. – А простой человек – в том, что умеет делать. Рыбак – когда забрасывает сеть, охотник – когда крадется за дичью…

– И что же умеет твой туземец?

Магдалена улыбалась задумчиво и как-то беззащитно.

– Грустить.

А когда он нашел вечернюю подработку официантом в каком-то дорогом ресторане, то для нее пропал смысл посиделок в ординаторской. Сан, мысленно звала Магдалена, ты где? Услышь меня!

– Странный, – говорила старшая медсестра, пожилая и отрешенная монашка, – посмотри, как к нему тянутся больные. Он проходит по палатам даже не как главный врач – как царь. И еще: в его смену ни один больной не умер.

И когда однажды Магдалена обнаружила его стоящим рядом, лицом к лицу, то не смогла бы сказать, прошла неделя или год, потому что Сан смотрел ласково и пристально, словно надеясь и ища что-то в ее глазах.

– Меня зовут Саоан, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты звала меня настоящим именем.

– А меня Магдалена, – она шутливо шаркнула ножкой и снова замерла, ни жива ни мертва.

Он грустно задавал ей какие-то вопросы, будто пытаясь сразу выстроить схему отношений на века. Это могло бы напомнить свадебное «согласна ли ты, Магдалена», потому что она всё время отвечала «да», только здесь они застыли вдвоем в удушливой полутьме коридора инфекционного этажа, и некому было рассыпать конфетти и пшикать магнием.

И тем же вечером тряский открытый автобус карабкался по склонам западных окраин Сан-Паулу, Саоан не обнимал, а скорее придерживал ее за плечо на поворотах, прижимая к своему мягкому боку, и что-то рассказывал о себе, семье и далеком сказочном острове Анъяр. Полчаса поездки запомнились Магдалене как лучшее время всей жизни.