Вук Задунайский - Балканский венец

Прошла процессия по пустой Влахерне, вышла к Харисийским вратам и церкви Святого Георгия – а уж там встречал ее народ. Воины, монахи, купцы, простой люд – все вышли просить Богородицу о заступничестве. Каждый жил здесь и сейчас, и тяжело было людям думать, что время для заступничества еще не настало. Толпы народа стояли вдоль Средней улицы, каждый хотел увидеть образ и поклониться ему, а иные – так и дотронуться. Но зорко охраняли святыню иноки, шли через толпу, как судно по волнам – прямо, гордо и никуда не сворачивая. Опасался Димитрий, что не выпадет ему удобного случая при таком-то скоплении народа сделать дело свое, но укреплял неустанно себя в вере и ждал знака. А ждущий всегда дождется.

Как дошел ход до пересечения Средней улицы с Триумфальной дорогой, затянуло небо белесой пеленой – почти такой же, что заставила некогда убраться восвояси жестокого конунга русов. Но недоброй была эта пелена, сердитой какой-то. Да и раньше положенного времени надвинулась она – не были еще омочены полы Омофора в волнах Золотого Рога. А как дошла процессия до форума Феодосия, потемнело небо, как ночью, загрохотал гром, первый в этом году. Испугался народ, креститься начал. И понял Димитрий, что вот, настал его час. Как ступили они с форума на улицу, ведшую к вратам Друнгарийским, так полил ливень, да с таким крупным градом, какого не видели в этих местах. Вода текла со всех сторон, сверху и снизу, поднимаемая ветром. На узкой мощеной улице поднялась она выше колена, снося людей. Криками наполнился Город. Хотели иноки прикрыть бесценный образ от дождя хламидами своими, да только накренились носилки – и упала на камни икона чудотворная.

Недобрый знак это был. Не пришла еще пора Богородице защищать Город. И тогда обуял людей суеверный ужас, падали они в воду и рвали на себе волосы. Один лишь Димитрий не растерялся, ибо был он избран и ведомо ему было более, нежели другим. Пока братья его и простой люд стенали да руки заламывали, подхватил Димитрий икону, почти из воды ее выудил, укрылся с ней за носилками перевернутыми, раздвинул оклад и быстро сунул за пазуху то, что внутри нащупал. Никто не приметил этого, а когда носилки были-таки подняты, водрузил на них Димитрий спасенную от воды икону, как будто и не падала она. Тут буря и прекратилась – так же внезапно, как началась. Никакого вреда не нанесла она туркам – ни на воде, ни на земле. Недоброе это было знамение. Повернул ход крестный обратно в церковь Святой Марии. Опустилась на Город печаль.

Уже ввечеру еле-еле добрел Димитрий по залитым водой улицам до Храма. Тут и здоровому мужу несладко пришлось бы, не то что увечному. Вошел в Храм – и сразу к Ней.

– Сестра! Вот, я принес то, что просила ты!

И занес он руку, дабы вытащить из-за пазухи Омофор, но услыхал:

– Тише, не надо! Я уже чую, что здесь она, у твоего сердца. Благодарю тебя, брат Димитрий. Теперь сохрани реликвию – не говори о ней никому, не расставайся с ней и не выходи из Храма. Спать можешь на хорах пустых. Здесь смогу я защитить тебя. А как придет время закончить то, что начато, – оповещу тебя.

Говорила Она слова сии, и купол будто бы наполнялся сиянием. Не понял инок – то ли в глазах у него светится, то ли в паникадилах свечей прибавилось. Только светло стало вокруг, и мозаика под куполом вся зажглась, заиграла золотыми искрами. Такова была улыбка сестры его. Но тут услыхал инок шаги. Кто-то вошел в Храм. Был поздний гость высок и закутан в темный сагион [82]. Сразу узнала Она его, хотя и был он одет в плащ простого ратника. Узнала по особенной осанке и поступи – такая бывает только у багрянорожденных. Повинуясь знаку Ее, бесшумно скрылся инок среди колонн.

Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить…

К Ней обращал он молитву свою – хотя и не ведал о Ней ничего доподлинно. Она и прежде говорила с базилевсами – с теми, кто готов был слышать Ее. Хорош был последний император, давно таких не видала Византия. Не так важно, как жила империя, – важнее, как она погибала. Шептали губы его:

– Прости меня, Господи! Нет, можешь и не прощать – пощади хотя бы их! Много грехов вершилось, много ошибок было сделано. Пусть все на мне будут. Если б не я – процветал бы народ ромейский…

Наговаривал на себя базилевс. Делал он все, что возможно. И что невозможно – тоже делал. Все ждали голода в Городе осажденном, но отдал он последнее золото из казны, купил хлеба, и каждая семья получила себе пропитание – немного, но достаточно, как раз чтобы не голодать. Все ждали, что в осажденном Городе не будет воды, но загодя повелел базилевс починить древний резервуар – Цистерну Базилику, – построенный еще при основании Города и питавшийся подземными источниками. Располагался он под землей, вели к нему пятьдесят две ступени, по которым и днем, и ночью теперь таскали воду. Велик он был, на весь Город хватало. Поддерживали Базилику над ним триста тридцать шесть мощных колонн, по двадцать восемь в каждом из двенадцати рядов. Не схватили Город за горло ни голод, ни жажда.

– Не виновен ты, Константин. Встань с колен, – был ответ.

Но казалось базилевсу, что это сам он говорит с собой.

– Не виновен, речешь? Сколько раз предлагали мне сдать Город – и султан предлагал, и латиняне, и Джустиниани, и мегадука… Не слушал я их, стоял на своем, как осел упрямый. А ныне погублен Город, ибо не сможем мы удержать его.

– Думаешь, изменило бы согласие твое хоть что-нибудь? Или веришь до сих пор в лживые посулы султанские? Те, кому суждено погибнуть – погибнут. То, чему суждено сгореть – сгорит. То, чему суждено прорасти – прорастет. Веками стояла империя на перекрестье дорог с Запада на Восток и с Севера – на Юг, из Черного моря – в Белое, питая и защищая мир христианский от диких орд. Теперь приходит конец служению ее. Не устоять Городу, но не твоя в том вина.

– Я мог бы забыть о гордости своей и признать первенство Папы – но я не сделал и этой малости для народа своего.

– И что, полагаешь – обошлись бы латиняне с ромеями лучше, нежели турки? Или забыл ты, как хозяйничали рыцари в Городе твоем? Варвары с Запада мало чем отличаются от варваров с Востока.

– Я был недальновиден. Доверял не тем, кому надо доверять, изгонял тех, кто говорил мне правду. Я не думал о том, что впереди, и не помнил того, что сзади. Вина моя тяжка.

– Всякий человек ошибается. Не ошибается только Бог. Будь покоен, нет в том твоей вины.

– А кто, кто ж тогда ответит за все?

– Кто виновен. Один раньше, другой – позже, но ответят все. Латиняне ответят, когда узрят зеленые флаги с полумесяцем под стенами Вены, турки – когда за то, что ты турок, будут убивать еще в утробе материнской. Всяк за свое ответит, а кто не успеет – за того детям ответ нести. Иль усомнился ты в том?