Вук Задунайский - Балканский венец

Гремит битва, конца-края ей нет. Бьются сербы насмерть, да не одолеть им турок. Притащили князя Милоша в шатер султанов, бросили лицом оземь, как скотину, – лежи, князь, думай о чести своей погубленной. Тут вдруг шаги слышны, голос звучит знакомый:

– Негоже тебе, светлый князь, лежать, как быку на бойне!

Мелькает кинжал булатный, и путы падают с рук княжеских. Поднимает глаза князь. Пресвятая Богородица! Баязид?!

– Узнал, князь? А я-то тебя сразу заприметил – таких, как ты, не забывают.

– Откуда ты тут?! Таки лазутчик? – князь спрашивает.

Плетью ударяет за эти слова турок-охранник князя Милоша:

– Как с сыном султана говоришь, неверный?!

– Оставь нас, Али, – наказывает тому Баязид.

Уходит турок согнувшись, не смеет он господина своего ослушаться, хотя и не нравится ему пришелец-северянин. За ослушание у турок – верная смерть.

– Эх, князь, князь, – смеется змей Баязид, – вот не догадался ты, кого в Будве потчевал. Не знал, что у султана два сына? Скоро отец мой придет сюда с людьми своими, хочу приготовить тебя к встрече с ним. Желаешь быть рабом султана? Добро. Будешь ползать на брюхе, сапоги его целовать…

– Не буду.

– Что ж ты тогда, светлый князь, делаешь здесь? Постой-ка, а не ты ль обещался намедни убить султана? Мне все ведомо.

– Змей ты подколодный.

– Змей, говоришь? Спорить не буду, Всевышний нас рассудит. Только как же ты хочешь убить султана? У тебя ж и оружия нет. Видишь этот кинжал? Он твой? Дамасская сталь, рукоять золотая с сердоликами, на греческий манер сделана. С таким кинжалом на султана пойти не стыдно. Хочешь, светлый князь, верну его тебе? Верну, но с условием: исполнишь ты то, что обещал.

Не верит Милош своим ушам:

– Как же так, Баязид? На отца своего замышляешь? Неужто Всевышнего не боишься?

– Сегодня слишком жаркий день, Он прохлаждается на небесах. Я возвращаю тебе кинжал – делай свое дело. За свои я сам отвечу. Судьба моя – быть на османском престоле. Если не сделаю этого сейчас – брат мой убьет меня. Что смотришь так, светлый князь?

Ничего не сказал князь Милош, только спрятал кинжал под одежду.

– Али, слуга мой, свяжет тебе руки, но ты легко развяжешь веревку. Не бойся лишних ушей – Али умеет молчать. Но и тебе про все это говорить не след. Пусть будет верной твоя рука, светлый князь.

– Пусть полученная власть принесет тебе радость, Баязид.

И было все, как сказал младший султанов сын. Связал Али князя, да так хитро, что развязаться проще простого. Пришли в шатер турки – все в доспехах, богатых халатах, чалмах да с ятаганами. Шествует султан среди них, как лев среди шакалов. Грозен видом Мурад, грузен телом. Халат на нем золотой с красным подбоем, на пальцах – сплошь каменья самоцветные. Садится султан на трон золоченый, на подушки атласные, и падают все ниц – от визиря до последнего срамного отрока. Смотрит султан на князя Милоша – глаза у Мурада мутные, нехорошие, – и манит его к себе рукою. А другие на султана и глянуть не смеют – как бараны в стаде, прости Господи! Опустился князь Милош пред султаном на колено, и только тот протянул ему сапог свой для целования, как прыгнул князь, словно барс, и рассек султану нутро его поганое одним ударом кинжала – от брюха до бороды. Началось тут столпотворение несусветное – кровища из брюха хлынула, залила все подушки атласные, завалился султан под ноги, турки туда-сюда бегают, Всевышнего призывают, князя схватили и поднять на копья хотят, но слышен тут голос Баязидов:

– Не убивать неверного! Живым он нужен мне! Завтра мы предадим его смерти на виду у всех – пусть все знают, что бывает с теми, кто посягает на правителей османских. И про смерть султана чтобы в войске не знал никто. За одно слово о ней – смерть неминучая.

Подивились турки словам Баязида, но перечить не посмели – кто знает, может, он султан следующий. Связали они князя Милоша по рукам и ногам да в яму бросили, янычар к нему приставили. Не сбежать тебе, князь.

А на поле-то битва не стихает. День уж к вечеру клонится, пролилась кровь на пажити щедро, но не сдаются турки, не сдаются сербы, стоят насмерть. Иссякло терпение у Якуба, старшего сына султанова, – а и не знает он про смерть отцову, исполняется приказ Баязидов. Обнажает он ятаган свой и гонит коня вперед – не терпится ему победу одержать. Тронулось следом за ним правое крыло турецкое навстречу сербам. Заголосили янычары, зазвенели сипахи железом, закричали верблюды. Вот уж и войско сербское должно показаться под рукою Вука Бранковича. Но что это? Нет его! Куда делся Вук? Ищут Вука на поле боя, ищут войско его – ан нету их. Предал Вук своего господаря. Да что там – предал веру Христову. Нет ему теперь прощения. Увел он войско свое. Увидев это, разбежались босанцы с албанцами – бабы, а не воины. Нету больше сербского непобедимого войска.

Рад Якуб, гонит верблюдов в прореху. Но недолго ему радоваться. Падает он вдруг с коня да хватается руками за горло – а оттуда кровища хлещет. Подбежали к нему янычары – а он уж в пыли лежит мертвый. Что случилось с Якубом? Стрела его не находила, меч вражеский не доставал. Не пожалел Баязид яду для брата своего единокровного. Лишилось войско османское в Видов день двух своих повелителей, смешалось. Вот она, победа сербская, осталось только руку протянуть.

Но кто знает судьбу? Встал во главе османов Баязид, султанов младший сын, гонит он отару свою прямо на сербов – а тем и ответить нечем. Полегли витязи в сырую землю. Нет больше Страхини и Лучича. Нет Юга Богдана. Храбро он сражался, славу вечную снискал – всем бы так! Погибли один за другим все девять его сыновей – заменяли они отца, пока рука меч держала, а потом падали, ятаганами да саблями подрубленные. Последним пал Божко Югович, младший сын. Не осталось братьев у царицы Милицы, горько ей их оплакивать. Но не ведает она, что не только братьев лишилась. Выехал царь Лазарь вперед, разит турок, да только конь его оступился да в яму упал. Зовет царь юнаков своих – не могут они к нему пробиться. Турки царя окружили, спешили да в плен увели. Тут дрогнули сербы, побежали болгары да черногорцы, а те, кто остался, преданы были страшной смерти – много дней еще головы на кольях вокруг поля стояли, пугая людей живых.