Вячеслав Перевощиков - Меч Руса. Волхв

– Ты, хазарин, хотел знать мое имя, хотел знать, у кого отберешь честь и воинскую славу. Так знай, что твою славу забрал Ворон, витязь из Белой Вежи, – он помедлил немного и, поворачивая коня, бросил небрежно: – А мне имя твое ни к чему, вы все мне на одно лицо будете.

Он направил коня к переправе, и уже в спину до него долетел крик:

– Господин говорит, что в следующий раз убьет тебя, Ворон.

«Какой он будет, этот следующий раз, знают только боги», – подумал витязь, махнув пару раз отвоеванной саблей. Он уже давно подумывал над тем, чтобы заменить тяжелый дедовский меч более легким и вертким клинком, но, как и многие воины, был суеверен и верил в магическую силу священного оружия предков. Ему всегда удавалось побеждать и хазар, и печенегов, но последний бой показал, что он дошел до предела совершенствования мастерства владения мечом и что дальше, за этим пределом, безраздельно господствовала сабля. Знак Сварога на ее клинке и до боли знакомое имя словно подтолкнули его мысли вперед, и он переступил незримую черту гордости и упрямства, не позволявшую признать оружие врага более совершенным. Теперь сама судьба вынуждала его сделать такой выбор, ибо второй раз подобного хазарина его меч едва ли одолеет.

Ворон еще раз любовно осмотрел отвоеванный клинок и осторожно опустил его в колчан. По законам поединка поверженный, но не убитый враг, отдав свое оружие, оставлял себе ножны как залог сохранения своей жизни. Если он хранил пустые ножны, то он надеялся на победу в повторном поединке, когда он потребует вернуть свое оружие и сам возьмет оружие врага. Победа, сохранявшая побежденному жизнь, очень высоко ценилась среди витязей, ибо красноречиво говорила о высоком мастерстве точного удара и щедрости подарить жизнь врагу, которая была позволительна только уверенному в себе воину. Разведчик это хорошо знал и уже предчувствовал, как он с гордостью покажет этот клинок в Белой Веже, где на него после победы над Зверем смотрели хоть и с завистью, но презрительно. Теперь-то он докажет остальным, что он такой же витязь, ничуть не хуже остальных, а не просто огнищанин [21] Огнищане – военные поселенцы Древней Руси, вроде казаков, освобождались от налогов за охрану границ. , убивающий хазар.

Он вспомнил синие глаза воеводской дочки, смотревшие на него из-за кольчужного плеча своего отца. Уж теперь-то, когда в его руках будет такой клинок и только благодаря ему придет помощь и спасение всему городу, они смогут открыто подойти друг к другу. Уже теперь-то ничто не помешает ему взять свою Русану за руки и смотреть в ее бездонные очи, никого не таясь. Ворон помечтал еще немного о том, как будет свататься и какие красивые венки сплетет на свадебный обряд его красавица невеста. Он совсем забыл про свои раны, про то, что кровь неумолимо покидает его тело и что сам он выглядит немногим лучше своего поверженного врага. Сила, наполнившая его в момент победы, в момент, когда он увидел упавшего врага, теперь постепенно таяла, и раны, которые он прежде не замечал, все сильней жгли его плоть.

И все же здесь, на этом берегу, он не хотел останавливаться для перевязки ран. В любой момент могли появиться другие хазары и своими длинными стрелами превратить переправу в полный кошмар. Поэтому Ворон пришпорил коня и заторопился догонять Дареного, который в сотне шагов от места поединка уже готовился к переправе, осторожно пробуя зыбкую прибрежную почву. Следом за ним на длинном поводу боязливо брели все захваченные у хазар кони. Разведчик настиг их уже почти у самой воды и на ходу выхватил из переметной сумы саблю убитого еще утром хазарина. Ее рукоять, обмотанная ремешком, торчала из-под закрывавшей суму полы, словно возмущалась недостойным с ней обращением. Эта сабля была в ножнах, и он повесил ее рядом с мечом на боку. Вот в таком чудесном обличье, весь увешанный смертоносными клинками, Ворон и вступил в мутные воды Кугоеи.

Река оказалась мелкой, волны едва касались седла, пенясь и вскипая у лошадиных боков пузырями, которые крутились в крохотных водоворотах и вереницей уплывали вниз по течению. Илистое дно с предательской легкостью проминалось под лошадиным копытом, но неохотно отпускало увязшие ноги. Кони двигались с трудом, всхрапывая и нервничая. «Будь река поглубже, так легче было бы плыть», – подумал разведчик, чувствуя, как конь под ним выбивается из сил. Он уже хотел было покинуть седло, видя, как его скакун, почти не продвигаясь вперед, месит под водой липкую грязь чуть ли не на одном месте. Но неожиданно конь нащупал копытом что-то твердое и, заржав, вырвался на небольшую песчаную отмель. Здесь вода едва достигала брюха животного и была середина реки. Ворон остановился, наблюдая, как Дареный, даже с виду куда более легкий седок, не выпуская повода ведомых коней, нащупывает дальнейший путь на другой берег.

– Ты умрешь, рус! – долетел крик слуги побежденного хазарина.

Разведчик хотел было обернуться, но вдруг подумал, что, может быть, именно для этого и кричит вражина. Он внимательно посмотрел на заросли тростника, стоявшие стеной на теперь уже близком другом берегу, но ничего не заметил. И все же безотчетное напряжение не покидало его, ноющее сердце подсказывало ему, что его бой с врагами на этом пятачке земли еще не окончен.

Конь чуть отдышался, и Ворон двинулся дальше, размышляя над странным предчувствием. Он почти был уверен, что ему не мерещится чей-то пристальный взгляд, и на всякий случай передвинул лук и колчан поближе, под правую руку. Но вот река осталась позади, а ничего не случилось. Продрались через тростник, и снова ничего.

Ворон понемногу успокоился, решив, что его подозрительность происходит от сильного напряжения, оставшегося от поединка с хазарином. Изредка оборачиваясь и поглядывая на оставшуюся за спиной стену тростника, он не спеша поскакал дальше. Когда тростник остался позади на расстоянии полета стрелы, разведчик окончательно избавился от подозрительности и стал подумывать о привале и перевязке ран. Но вдруг на земле, прямо перед его конем, что-то блеснуло. Он машинально нагнулся вперед, пытаясь разглядеть странную вещь, и в этот момент над его головой тонко свистнула стрела.

То, что произошло дальше, он едва ли смог бы повторить потом снова, но тогда в одно мгновение в его руке оказался лук. В следующий миг его стрела, трепеща от ярости, летела почти наугад в мелькнувшую среди ивовых кустов тень.

Вскрик, сдавленный и мучительный, как кричат только с насквозь пробитой грудью, показал, что стрела нашла средь ивовых веток достойную цель. Ворон услышал этот крик, и слабая улыбка промелькнула на его побледневшем лице.

– Достань-ка мне его оттуда, – бросил он Дареному, не сводя глаз с редкой поросли ивовых веток.