Елена Свительская - Две тысячи журавлей

Совсем ничего прошло, как вдруг меня окликнул знакомый голос. Поднял голову – и увидел маму. Она легла на землю, улыбнулась мне и протянула вниз смуглую руку. Я вцепился в неё, она поднатужилась и выдернула меня. Я кубарем покатился по земле, налетел затылком на ствол бамбука. Сел, повернулся к ней. Мама нежно смотрела на меня.

– А я так волновалась из-за тебя, Юуки! Пошла искать, где же ты…

И хотя солнце уже скоро зайдёт, моя душа наполнилась ликованьем: она пришла за мной, она беспокоилась за меня, она ни капли на меня не сердится! А мама стояла и ласково мне улыбалась. Она только раз была так нежна со мной, в прошлом году, когда я тяжело заболел и все думали, что уже никогда не встану. Но неужели она забыла, что я сказал про ками? Простила за побег и брошенное бельё?

А мама с любовью смотрела на меня и улыбалась, так добро и тепло, как никогда прежде.

Вздрогнув, сплюнул на указательный палец левой руки и протёр им бровь.

Передо мной стоял на задних лапах тот самый молодой барсук с ушибленной лапой. Я испуганно отступил назад.

– Не хотел тебя пугать, мой юный спаситель, – виновато признался оборотень. – Просто хотел вытащить. Раз уж ты мне жизнь спас, надо тебя отблагодарить, как следует.

– А-а… – протянул я растерянно.

Да и что ещё тут сказать? Видал я раньше мёртвых барсуков, а вот живого, да ещё и оборотня, встречать прежде не приходилось.

– Раз уж ты меня другом назвал, могу тебе чем-то помочь, – дружелюбно предложил спасённый.

– А… а ты можешь мне зрение вылечить?

– Я не ками. Проси у них.

– Ну, тогда и не знаю, что попросить.

Барсук усмехнулся:

– Что ж, тогда пойду, поем.

Он опустился на четыре лапы и, ковыляя, двинулся прочь.

– Стой!

Зверь послушно остановился, недовольно посмотрел на меня. Видно, благодарностью его от рождения обделили. Только выбрался, толком не поблагодарил – и уже собрался на поиски еды. Или же он в ловушке очень долго просидел и очень проголодался.

– Может… мы могли бы пообщаться? Ну, когда-нибудь.

Ведь нужно же человеку с кем-то говорить, а у меня друзей нету.

Подумав, спасённый молвил:

– Если я тебе понадоблюсь, мой маленький друг, проси других зверей позвать Акутоо.

Расхохотался. Такое мрачное имя совершенно не шло этому юному и несчастному созданию.

– Я – настоящий злодей! – возмутился барсук. – Я уже две с чем-то сотни людей надул!

– Да ну! Небось, преувеличиваешь!

Оборотень оскорбился и ушёл, сколько я ни извинялся и не звал его обратно. Ну, что я мог с собой поделать? Уж очень странно смотрелся зверь по имени Злодей! Даже если он и в правду стольких людей обманул. Впрочем, это барсук, а те – жуткие обманщики. И уступят в хитрости и вредности одним только лисам. Однако он назвал меня другом. Хотя от подаренного удзигами дня уже мало чего осталось, у меня появился первый друг. Если Акутоо не соврал. Ну, у меня хотя бы есть маленькая надежда на появление приятеля. Это лучше, чем ничего не иметь.

У реки полюбовался на заходящее солнце – это и в правду оказалось восхитительное зрелище, особенно, когда видишь его в первый и последний раз. В сумерках устало побрёл к деревне.

Деревянные дома, их угловатые узкие крыши, напомнили мне верующих, молитвенно сложивших ладони. Дополняло сходство то, что крыши домов были развёрнуты в одну сторону: скаты крыш – на восток и запад, фасады – на север и юг. Помню, так сделали, чтобы подставить зимним ветрам меньшую часть крыши. Однако сейчас дома похожи на группу прихожан перед синтоистским храмом. Потемневшая солома, тёмные силуэты домов придавали деревне мрачноватый вид. А может, во всём был виноват страх перед встречей с матерью? Отец ругается, когда злится, может побить, а потом будет добр и заботлив, как и прежде. А мама будет долго въедаться в душу своими острыми словами, затем долгое время будет меня высмеивать, пристыживать, обижать. Уж лучше б побила и забыла.

В деревне происходило непривычное для этого времени оживление: крестьяне, их жёны, дети стекались куда-то за околицу. Каждый глава семьи нёс в руках чашку, доверху заполненную рисом. Мой брат стоял около дома и с завистью провожал взглядом уходящих.

– Что там, Такэру?

– Приехал какой-то человек из Эдо, – брат поморщился. – Сказал, что практикуется в рассказывании страшных историй. Что расскажет их, как в Эдо, всего за одну чашку риса с семьи. Они там соберутся на пригорке, за деревней. Он зажжёт сто свечей, своих собственных. И, досказав каждую историю, будет тушить по одной свече. Потом они будут сидеть до утра в кромешной темноте. Тому, кто досидит, отдаст весь рис, что у него есть – рассказчик уже два мешка в других местах насобирал – и тот, что получит с нашей деревни. И всем захотелось поучаствовать в этом, так как три мешка риса вместо одной чашки – это замечательно, ну и есть возможность насладиться тем же самым развлечением, как и в Эдо. Может, сам сёгун так же кайданы слушает!

– А если смельчаков будет несколько?

– Разделит весь рис на них, – Такэру шумно вздохнул. – Но этот человек сказал, что очень редко кто-то остаётся до конца. Вот только мы туда не пойдём: отец не хочет тратить рис, – мрачный взгляд на меня. – У нас слишком мало сильных мужчин, так что каждая мерка риса дорога. А всё из-за тебя, Юки! Ты почти ничего не делаешь, но жрёшь исправно!

– Мальчики, хватит ругаться! – отозвался отец изнутри дома. – Идите-ка лучше спать!

– Нет, я этого мерзавца в дом не пущу! – возмутилась мама. – Богохульствовал, мне не помог, бросил выстиранное бельё в грязь. Ещё и со вчерашнего дня где-то шлялся. Вот пусть он там и спит, голодный! И чтоб без моего разрешения в дом заходить не смел!

Уныло втянул голову в плечи, тяжело вздохнул и медленно опустился на холодную землю. Такэру довольно осклабился: ему нравилось надо мной издеваться и наблюдать, как это делают другие. Брат никак не мог простить, что сам делает основную часть моей работы, а почётное место старшего сына и будущего наследника остаётся за мной. И даже при том, что наследовать-то в общем-то было нечего.

Такэру ушёл в дом, я свернулся у стенки калачиком, подложил руку под голову. Потом поднял взгляд к небу. И впервые увидел звёзды. Много звёзд… они рассыпались по чёрному бездонному небу, как искры от очага сыплются в темноте комнаты. Всё-таки, это очень счастливый день. Даже если чудо исчезнет до утра – и мне не удастся посмотреть на рассвет.

Мой добрый отец, чтобы меня утешить, принялся сам рассказывать историю. Поскольку стены в доме были тонкими, да и он или Аса-тян нарочно слегка раздвинули сёдзи – мне был хорошо слышен голос рассказчика, резкий, громкий и такой родной. Значит, праздник продолжается.

– … Бились эти воины долго-долго, но были они молоды и сильны, так что ни один не мог одержать верх, – голос отца стал каким-то мечтательным. – Так и дрались самураи, пока оба не попадали без сознания от усталости и ран. Их нашёл кто-то из жителей ближайшей деревни, промышлявшей рыболовством. Отнесли воинов в дома, где семьи были поменьше, раны перевязали. Так они и пробыли там, пока не пришли в себя, не окрепли. А как окрепли, да вышли на улицу, так прошлись по деревне и нос к носу столкнулись друг с другом. Не понравилось им такое соседство. И решили Сусуму да Мамору продолжить свой бой, когда полностью окрепнут. И настал тот день. Они поблагодарили крестьян за заботу, оставили им деньги, что имели. Да немного было у них денег: ронины не богаты. И отошли они далеко-далеко от деревни, вынули свои мечи и опять сражались, долго-долго. Метались быстрее ветра, опускали мечи так сильно, как тигр опускает когтистые лапы…