Елена Свительская - Две тысячи журавлей

Полностью развязать пленника не успел: вернулся крестьянин, поймавший его. Барсук сумел сбежать, волоча за собой верёвку, которую я не успел отвязать от его левой задней лапы. Охотник до того разозлился, что бросился на меня, а не вслед за добычей. Если бы на мои крики и брань мужчины не прибежала Аса-тян, если бы сестрёнка не рванулась ко мне, не накрыла своим телом, приняв на себя сильный удар, кто знает, может, меня бы в тот день забили до смерти.

– Беги, Юуки! – отчаянно закричала сестра, что есть силы вцепившись в ногу взрослого и сильного мужчины. – Беги, меня он не тронет!

С трудом оторвал малышку от разъярившегося крестьянина:

– Дурочка, он же тебя до смерти забьёт!

– Нет, он меня не тронет! – Асахикари заплакала. – А тебя убьёт! – вывернулась из моих слабых рук, заслонила меня своим маленьким худеньким тельцем. – Брата убивать не дам! Убейте лучше меня!

Я заплакал, потрясённый её смелостью и любовью ко мне, никчёмному болезненному мальчишке, который ничего кроме бед ей до сих пор не принёс. Даже чудо себе присвоил, а о ней ни Сироиси, ни Каннон не заикнулся. И пусть меня убьют, мерзавца эдакого!

Умоляюще посмотрел на охотника, попросил:

– Если вы мужчина – накажите виноватого. И не смейте прикасаться к моей сестре! А то я вас зарежу!

– Да ты от десятка моих ударов загнёшься! – усмехнулся мужчина.

Закричал:

– Если вы посмеете тронуть мою сестру, то после смерти я стану призраком и буду следовать за вами, пока не сведу вас с ума!

Охотник растерянно посмотрел на меня, потом расхохотался. И ушёл. Мы с Аса-тян ещё долго стояли, прижавшись друг к другу и дрожа.

Потом сестрёнка убежала домой, к матери, а я заковылял в лес, смотреть, добрался ли до него спасённый мной зверь. У толстой криптомерии обнаружил брошенную верёвку, с пятнами подсохшей крови, но самого барсука не нашёл. Толстый бамбук лениво шелестел листьями над моей головой, сопротивляясь солнечному свету. Я долго стоял, вслушиваясь в звуки бамбуковой рощи, но беглец не выдал себя: не то спрятался, не то не перенёс испытаний.

Долго бродил, но так и не нашёл ни живого барсука, ни мёртвого. А потом неожиданно столкнулся с самураем, бесшумно вынырнувшим мне навстречу из полумрака.

– Кто ты, мальчик? – спокойно спросил воин, разглядывая меня сверху вниз.

Высокий, сильный, одетый в тусклое темно-синее кимоно из конопляной ткани, с двумя мечами, один из которых оттопыривал край верхней одежды, в хакама до голеней, седовласый, морщинистый, он при этом выглядел крепким, несгибаемым и могущественным. А его неожиданное появление заставило меня вздрогнуть. Опустив глаза, вежливо и чётко ответил ему:

– Я сын своего отца.

– Человек, значит, – мрачно произнёс ронин. – А вид у тебя как у недавнего покойника, обратившегося в призрака.

Неужели, настолько избит и так сильно побледнел?!

Он молчал, и я ничего не говорил. Потом осмелился ненадолго поднять взгляд, но не на его лицо, а на выбритый затылок и бело-серый пук волос.

– Кто это тебя так отделал? – спокойно спросил мужчина.

Робко признался:

– Сосед, – глянул на его лицо, на сошедшиеся белые брови, и торопливо добавил: – Только я это заслужил.

– Чем же?

Потупился, тихо ответил:

– Я отпустил его добычу.

– Людям, значит, пакостить нравится? – строго уточнил самурай.

Мой голос задрожал:

– Просто пожалел зверя. Может, его в ловушку поймали, а потом избили до полусмерти.

– И чего ж тут неправильного? – недоумённо уточнил воин. – Люди с давних времён охотятся на зверей, да и некоторые из них – на нас.

– По-моему, не подобает сильным обижать более слабых.

– А рыбу, ты, значит, не ешь? – язвительно осведомился незнакомец.

– Ем, – почувствовал, что краснею. – Когда удаётся. Это несправедливо с моей стороны, но…

Мужчина громко расхохотался.

– А ты где живёшь, юнец? – поинтересовался он уже дружелюбно.

– В деревне Каваносин.

– Далеко она находится?

Я так долго обдумывал, куда же забрёл и как теперь добираться до дома, что воин не выдержал и насмешливо уточнил:

– Малец, а ты сам, случаем, не заблудился ли?

С огромным усилием вспомнил, где же нахожусь. И твёрдо указал рукой на северо-запад. Глаз не поднимал.

– Тогда проводи-ка меня туда, – твёрдо сказал незнакомец.

И я молча направился к деревне. Он шёл слева от меня. Спустя некоторое время самурай, наблюдающий за мной, моей хромотой и понурой спиной, предложил меня пронести.

– А то ещё загнёшься, не доведя меня до места, – проворчал он.

Отчего-то само собой моя спина выпрямилась, а плечи расправились. Обернулся к нему и тихо сказал:

– Господин, в моём жалком состоянии виноват я сам. С моей стороны будет верхом бесстыдства просить вас тащить меня.

Мужчина удивлённо остановился и заметил:

– А я думал, что ты согласишься. Ты ж едва идёшь. Того и гляди – упадёшь бездыханный.

Опустив голову, робко возразил:

– Если упаду, значит, поделом мне. За мои ошибки полагается отвечать мне самому.

– А если цена твоих ошибок – смерть? – он нахмурился.

Ох, я ж перечу воину!

Ронин долго молчал. Я дерзнул ненадолго взглянуть на него: седовласый мужчина пристально смотрел на меня.

– Готов ответить своей смертью?

Задрожав, кивнул.

– Врёшь, – голос его стал ледяным. – Такой сопляк как ты может быть смелым только тогда, когда его жизни ничего не угрожает. И зверя ты выпустил не только из жалости. Просто у тебя добрый и любящий отец, и ты ждал, что он вступится за тебя. Или же отплатит за твои мучения потом, когда узнает.

Вулкан отчаяния, боли и горечи, зреющий в моей душе едва ли не с самого рождения под гнётом принижения, презрения, насмешек и материнской досады, вдруг прорвался лавой злых, жгучих и громких слов:

– По-вашему, я не смогу решительно принять смерть, если заслужу её? Только то, что я – болезненный, слабый, измученный мальчишка – это уже означает, что от меня не может быть пользы, и на смелость хоть раз в жизни я не способен?!

– А ещё ты несдержан и невежлив, – недовольно припечатал воин. – Жалкий крестьянский мальчишка, ты посмел поднять на меня голос! – и он выхватил длинный меч.

Сегодняшние несчастья подтолкнули меня к опасной и дерзкой выходке. Нет, это просто плотину моей сдержанности прорвало.

Меч взлетел над моей головой…

А папа расстроится из-за моей смерти. И Аса-тян. Может, даже мама?

– Ну, так и будешь молчать? – сурово сказал воин.

Едва слышно пробормотал:

– А мои слова что-то изменят?

– Если ты покажешь мне, как должен вести себя презренный крестьянин, быть может, я пощажу тебя, – спокойно объяснил ронин. – Боги могут отвернуться от меня из-за убийства такого немощного сопляка, поэтому, хоть ты и оскорбил меня, я даю тебе шанс заслужить прощение.