Ольга Вешнева - Узник вечной свободы

– Прошу извинить, что задержался в пути, – Павел вручил мне книгу. – С праздником, друг. Прими в уплату за оскорбление новый сборник стихов Пушкина. Я ездил за ним в город, и по дороге встретил шебутной народец. Надеюсь, они украсят твое торжество, развеселят тебя песнями и плясками.

– Благодарю, Павлуша, – я усадил друга на почетное место рядом с собой.

Праздник начался. Высокие статные цыгане заиграли веселую мелодию. Грациозные цыганки пустились в пляс, размахивая веерами и платками, шелестя разноцветными многоцветными юбками. Самая красивая цыганка танцевала в кругу. Она высовывала из-под юбки то одну, то другую точеную ножку и манила плавными движениями белых рук.

Я не отводил счастливого взгляда от темноглазой жгучей брюнетки. Заметив мое пристальное внимание, она вытянула меня в круг под аплодисменты гостей.

– Назови свое имя, ангел, – взволнованно прошептал я.

Кружась с прекрасной незнакомкой в шальном танце, я забыл о назначенной на июль свадьбе с Любонькой и не замечал сердитого взгляда невесты.

– Людмила, – цыганка кокетливо поправила шелковый цветок в черных волосах. – Увы. Я отнюдь не ангел, дорогой барин. Мне милее тьма, нежели свет.

– Будь ты хоть демоном! Я за тобой в самое пекло пойду! Опущусь на дно ада. Позволь мне стать твоим Русланом, прекрасная Людмила, – я покрыл грудь и шею девушки страстными поцелуями и, опустившись на колени, поймал ногу, чтобы поцеловать и ее.

– Сладки, барин, твои речи. Любы они мне. Да хмель в тебе играет. Не от сердца говоришь.

– От сердца!.. От благородного сердца, пронзенного амуровой стрелой. Желаю я, чтоб и твое сердечко пронзила та стрела.

– Типун тебе на язык, барин, – цыганка шлепнула меня по губам тряпичным веером. – Неровен час, накаркаешь нам осиновых стрел… Эй, Фома! – она окликнула гитариста. – Не ведаешь, в каком краю амуровое дерево растет? Не губительно ли оно для нас?

Парень недоуменно тряхнул медно-каштановыми кудрями.

– Вели пир начинать, атаманша, – странно утяжеляя слова, произнес угрюмый верзила с бубном. – Мы умаялись ждать.

Меня напугал злобный прищур его мелких раскосых глаз. Я повис на плече Людмилы.

Верзила наклонился ко мне, но его тут же оттолкнула сильная рука Фомы.

– Не зарься на чужой кус, Ахтымбан, – сдержанно процедил Фома. – Со мной поделишься, Лютик? – он ласково обратился к Людмиле, – Полно нам скоморошиться, барчонка тешить. Пора и повечерять.

– Тихон с нами пойдет, – Людмила прижала меня к груди, – станет одним из нас.

– Не бывать тому, – отрезал Фома. – Я не попущу самодурства.

– Негоже нарушать заветы, атаманша, – подхватил Ахтымбан. – Беду накличешь.

– Вы мне не указ, – сухо возразила Людмила. Она приподняла мою голову и взволнованно шепнула. – Плюнь на моих невежд. Чуют они в тебе великую силу. Будешь ты над ними атаманом, – она склонилась к моей шее. – Скажи мне, родненький, согласен ли ты променять вольготную жизнь на бродячее скитание ради нашей любви? Хочешь примкнуть к табору?

– Хочу, любимая, – пробормотал я. – На край света с тобой уйду. Все брошу.

– Поклянешься ли, барин, любить меня вечно, до самого конца времен?

– Клянусь, – я чмокнул холодную ладонь Людмилы. – Я буду любить тебя вечно.

– И я тебе клянусь, – цыганка ударила меня по щекам, пробуждая от пьяной дремоты. – Гляди на нас. Перенимай наши повадки. Они пригодятся тебе, – она шире раскрыла рот, показывая выросшие клыки, и вонзила их в мою шею.

Я потерял сознание от боли. В чувство меня привел новый ее виток, расползающийся от горла по всему телу.

Тут я вспомнил и сказки Никитичны, и предупреждение полковника императорской канцелярии, и страшный сон. Вспомнил и о том, что в старину наше имение считалось заколдованным местом. Деревенские бабы и мужики издавна с увлечением рассказывали страшные байки о нападениях упырей и встречах с русалками, не считая их чистой выдумкой.

Людмила извлекла зубы из моей шеи и потащила меня за руки к столу. Я не мог пошевелиться. Глаза не закрывались. Неподвижным трезвым взором я смотрел на разыгравшуюся в столовой трагедию. Я видел дрожь раскинутых рук матери, в шею которой впился Ахтымбан; видел, как светловолосая вампирша бешеной собакой вгрызалась в грудь отца; видел, как пара вампиров: грязно-русый мужчина и женщина с короткими черными кудряшками, пожирали старших Тузиных. Ужасные предсмертные крики пробирали до костей мое скованное болью тело.

– Оставь барышню мне, Фома, – спокойно распорядилась Людмила, усаживая меня на стул.

Она связала мои руки толстой льняной бечевкой, потом, болезненно морщась, прокусила запястье своей правой руки и направила струйку хлынувшей из вены крови в мой приоткрытый рот. Я не пытался выплюнуть просочившуюся в желудок соленую жидкость. Временно потерял власть над потребовавшим крови телом. Контроль над разумом вернулся после того, как Людмила вырвала руку из моих зубов.

– Мертвая хватка. Погляди, – атаманша посмотрела налево.

Вампирская кровь вернула мне способность двигаться. Я повернулся и увидел Фому. Он приподнялся от лежащего на столе бездыханного Павла.

– Пустое дело, – Фома насмешливо улыбнулся. – Образумься, Лютик. Не по плечу нам такое поприще – барчонка пестовать. Давай его съедим.

“Ешьте меня! Грызите! Лучше вы меня съедите, чем я уподоблюсь вам”, – рвалось из моей несчастной души.

– Не замай! – Людмила угрожающе приподняла губу. – Дай ему срок до зимы. Коли Тихон не сделается путным добытчиком, мы вместе съедим его.

Фома не ответил. Его отвлекли прибежавшие на шум люди – Никитична и Ерофей. Летящим прыжком Фома пересек столовую и повалил кучера на паркет. Ахтымбан прыгнул с другой стороны от камина и приземлился на четвереньки рядом с ним. Фома яростно оскалился.

Ахтымбан тряхнул косичками черных волос, издал хриплое рявканье и огрызнулся. Секунду помедлив, он раздумал сражаться за намеченную добычу и настиг улепетывавшую с визгом кухарку.

Я закрыл глаза, опустил голову. Слеза медленно покатилась по щеке.

– Кушать подано, Тихон, – Людмила отвесила мне легкую пощечину.

Она втащила Любоньку на стол и, схватив меня за голову, прижала губами к кровоточащей ране на шее девушки.

– Нет… нет… Не могу, – сплюнув человеческую кровь, я отвернулся от шеи Любоньки и попытался вырваться.

Я задыхался от рыданий. Горячие слезы капали на розовую кожу девушки, пропитанную ароматами резеды и жасмина.

– Знать, рановато тебе, – сделала безжалостный вывод Людмила.

Любонька вздрогнула, когда вампирша впилась в ее рану. Ее глаза широко распахнулись. Моя невеста понимала, в кого мне суждено превратиться, но в ее последнем взгляде я видел нежность. Любонька не испытывала ко мне отвращения. Когда она умерла, в ее остекленевших глазах продолжала светиться любовь.