Денис Лукьянов - Век серебра и стали

Это самое бо́льшее случилось двадцать лет назад, в 1822 году, когда Жан-Франсуа Шампольон расшифровал египетские иероглифы.

Тогда боги старого Египта явили себя миру.

У усатого господина дернулся глаз.

Когда господин садился в мягкое кожаное кресло, то даже представить не мог, что ближайшие двадцать минут пробудет как на иголках. Нет, тут же исправился господин, даже хуже – как на раскаленных углях. Усатому господину рекомендовали это место друзья, коллеги, родственники, да даже случайные знакомые, иногда краем уха слышавшие разговор, поддакивали: мол, да, да, и мы были, и мы рекомендуем! Все говорили, что это – лучшая цирюльня среброглавого Санкт-Петербурга, другой такой нигде не сыщешь, даже на самых роскошных улочках Лондона, Парижа или Праги.

Умение здешнего мастера стало легендой, одной из тех, которыми живет любой уважающий себя город. Усатому господину постепенно становилось даже неловко, что все вокруг брились здесь, а он – нет. Так что в этот прекрасный во всех отношениях день мужчина собрался, накинул шляпу и дошел до цирюльни на втором этаже приличного доходного дома по адресу набережная Екатерининского канала [1] Ныне Грибоедовский канал , дом 35. Сидел в светлой комнатке, плотно заставленной мебелью: шкафчиком, столом, парой стульев и комодом с огромным зеркалом в дубовой раме, на которое сейчас предпочитал не смотреть.

При мысли открыть глаза во время бритья все существо усатого господина брыкалось, он начинал ерзать в кресле еще сильнее

Потому что руки, Сет побери, эти руки…

Цирюльник Алексас Оссмий орудовал бритвой так искусно, что она плясала в его руках, притом сразу несколько кардинально разных танцев – от нежного вальса до озорной джиги. При взгляде на Алексаса в голову даже не приходила мысль, что такой человек может брить. Руки, как у мясника – сильные и грубые, все мозолях, – скорее напоминали чугунные валики. Да и сам по себе цирюльник оказался весь какой-то… угловатый – будто обелиск, сделанный из монолитного камня: мощного, крепкого, но лишенного всякого изящества и грации. Качеств, как думалось усатому господину, столь фатальных для человека, одно неверное движения которого может привести к весьма печальному исходу.

Но грубые, мясистые руки Алексаса творили невероятное. Бритва скользила по белоснежной пене. Цирюльник – не особо утруждаясь – словно играл на пианино с виртуозностью, отработанной годам опыта.

– Готово, – Алексас совершил последнее воздушное движение бритвой и снял белое полотенчико с шеи клиента.

– Вы уверены? – дрожащим голосом промямлил усатый господин, зачем-то ощупывая шею.

– Уверенней некуда, – устало вздохнул Алексас.

Пересилив себя, клиент открыл глаза.

С точки зрения стороннего наблюдателя, на лице господина, все еще усатого, ничего не поменялось – каштановая растительность все так же пушистым кошкиным хвостом топорщилась в обе стороны. Но усатый господин, большой педант, замечал малейшие отклонение от самолично принятой нормы – как дракон из старых сказок замечает пропажу хотя бы одной монеты из непомерной сокровищницы.

Пригладив усы, с точки зрения господина, теперь наконец-то выглядевшие по-человечески, потер идеально выбритый подбородок. Присвистнул.

– Честно, я от вас такого не ожидал. Простите, но ваши руки…

– Руки делают, – парировал Алексас.

– А глаза боятся? – хмыкнул господин.

– Не-а. Боялись бы – руки б не делали.

Усач уже было открыл рот, придумав колкое замечание, но благоразумно промолчал, растерявшись. Клиент шмыгнул носом и перевел тему – как часто делают в таких ситуациях, чтобы не показаться растерянным, глупым, или, чего хуже, не желающим продолжать светскую беседу.

– Вы слышали про сердце Анубиса? Они везут его к нам! Это чудо…

– Придерживаюсь хорошего совета не читать газет по утрам, – пожал широкими плечами Алексас Оссмий. Потом принялся натачивать бритву, с силой проводя по грубому кожаному ремню.

– Честно вам сказать, мне даже трудно поверить, что такое оказалось возможно! Что это все , ну вы понимаете, возможно.

Алексас, покончив с бритвой, беспокойно покрутил в руках кулон с солнечным скарабеем.

– Да уж, и не говорите…

Он помнил, как это случилось – смутно, эфемерными, словно струйки сигарного дыма, образами. Будь постарше – может захлебнулся бы волной общей эйфории. Но когда Жан-Франсуа Шампольон научил мир читать иероглифы, люди перевели тексты: со стен гробниц, с уцелевших папирусов, фигурок, сфинксов и обелисков, и тогда…

Поняли, что магия Египта – реальна, что боги его – реальны.

И посмертная жизнь – тоже.

Словно в доказательство, боги Египта заявили о себе, чтобы ни у кого больше не оставалось сомнений – снизошли, ничего не требуя, не диктуя законов, просто дали понять, что люди не ошиблись.

Тогда мир сошел с ума. Может, от откровения, а может – от невероятного аромата, что источали божества, от их и золотого с бликами лазурита сияния. Первые годы были страшными, но в то же время неуловимо-прекрасными – как пир во время чумы.

Время шло, и все поголовно, от домохозяйки до двоечника-гимназиста, кинулись изучать древние тексты – часами сидели в библиотеках. Мир, наполненный светом новых богов и орошенный густой кровью восстаний, менялся – в глазах маленького, пятилетнего Алексаса, совсем незначительно, словно серые тени на стене принимали другие формы, но на деле, конечно, кардинально. В городах появились новые храмы. В каждой столице – в честь своего бога: черный готический собор Анубиса в Париже; хрустальный, ловящий солнце дворец лучезарного Ра в Мадриде; строгое английское аббатство бога Тота в Лондоне; храм Себека в классическом китайском стиле, прямо посреди рисовых полей, в провинциях Пекина. В небеса взмывали дирижабли, укрепленные магическими символами крестов-анкхов и солнечных скарабеев – они летали от города к городу, от страны к стране, делая людей ближе, как никогда до этого. Давали шанс добраться и до самого Египта, ставшего местом паломничества – до Египта, где археологи продолжали копать в надежде новых знаний, новых откровений.

И одно из них они получили.

Когда откопали настоящее, черное, бьющееся сердце Анубиса – это Алексас помнил хорошо, – даже последние скептики убедились в реальности нового мира. Теперь научное сообщество, на мгновение сбросив свой серый нафталиновый хитин консервативности, гадало: что это вообще такое, что оно значит, найдут ли сердца других богов?..

И вот: оно, сердце Анубиса, пусть на несколько дней, но в Санкт-Петербурге…

Алексас еще раз убедился, что очень правильно делает, не читая газет по утрам. Иначе любое утро будет недобрым – а там уж без разницы, хорошая новость или плохая. Главное – новость есть. Шокирует в тот миг, когда к ней еще не готовы, и выводит из равновесия. А в такие моменты… руки не слушаются, мир на мгновение застывает в мерзкой неопределенности. Словно исчезает твердая почва из-под ног.