Павел Шубин - Падение Рудры

Сверх этого, Ахиахар прислал от себя еще и богатые подарки, прежде всего ароматные специи, которые всегда найдут свое применение у служанок на кухне: райские зерна, мускатный орех, корицу, гвоздику, кардамон и розовые лепестки. Кумин, кориандр и шамбалу, а также сумах, тамаринд, шафран и шалфей – без которых любое мясное блюдо проигрывает во вкусе и ощутимо теряет в цене. Пусть еду без специй едят бедняки в постный день, но только не семья Давида!

Следом за пряностями, слуги Ахиахара внесли в дом Давида и Анны традиционные в тех местах сладости: пахлаву, кяту, курабье, шакер-лукум и шакер-чурек, кихелах. Отдельно были представлены: халва и нуга, рахат-лукум и ойла, шербет и любимая сыном Торией чуч-хела, которую продавали мальчишки на рынке.

В светлый праздник Пятидесятницы, совпавший с недавним возвращением хозяина дома, вся семья с раннего утра, готовилась к обязательному, для каждого правоверного иудея изысканному обеду. Под бдительным надзором Анны, слуги спозаранку накупили на базаре для кухни все самое свежее и натуральное и до обеда готовили традиционные праздничные кушанья. Анна стояла у плиты вместе с ними – готовилась к пиршеству.

Давид, уже пришедший в себя, тоже по-своему готовился – ходил взад и вперед по комнате, распевая, на разные мотивы куплеты.

Аха-ад – нынче кушанья пара-ад,

Шта-а-и-им – сами с мамой все съеди-им,

Шало-о-ош – цимес сладок и хоро-ош

Арба-а –выпьем сикера до дна-а

Хамэш – мацебрай и халу ешь.

Шеш и Шева – Адам и Ева

Шмо-онэ, – ели Хри-и-и-не.

Ничто так не «нагуливает» аппетит, как долгое размышление о вкусной и обильной еде, её низкой цене и высоких полезных свойствах купленных продуктов. И как только стол был накрыт, Давид с сыном, как водится в восточной стороне, но по вере отцов воздав благодарение Иегове, возлегли за трапезу.

Трапеза была как никогда богата и изыскана. Тория первым обратился к отцу:

– Добрый отец мой, как говорит наш сосед, дядя Зартошт аль Шахзад: «битый ишак бежит быстрее лошади». Ты долго голодал в изгнании, так оставим же формальности и преступим быстрее к трапезе.

Но Давид не прикоснулся сразу к угощениям, вместо этого он строго посмотрел на сына и произнес как можно серьезнее:

– Пойди и приведи, кого найдешь, бедного из братьев наших, который помнит Господа, а я подожду тебя.

Разделять свою трапезу с голодным единоплеменником научили Давида его отец Товиил, его дед Ананиил, которые усвоили этот урок от своих отца и деда: Адуила и Гаваила, да и последние не сами это все выдумали. Давид, вслед за ними, всегда скрупулёзно соблюдал закон предков.

Тория вернулся быстро, но один.

– Отец мой, – мальчик выглядел явно расстроенным, – один из племени нашего, удавленный, брошен на площади. Других наших нет.

Отложив трапезу, Давид, как и делал это раньше не раз, принял меры к достойному погребению несчастного и уже, после, принялся обедать, перемежая яства со слезами. Плакал и Тория, возлежавший с отцом за столом, плакала на женской половине и Анна.

Вечером того же дня, когда лучи солнца исчезли за горизонтом и полуденный зной ослаб как рабсак Одиссей в стране лестригонов, к Давиду в дом собрались его соседи. Они, конечно же были свидетелями очередного смелого поступка Давида, дерзнувшего предать тело государственного преступника земле. Приехал и племянник Ахиахар, быстрыми шагами вошел в дом дяди, но свиту, на всякий случай, оставил за воротами. Они были удивлены, они были возбуждены, им очень хотелось все это по-соседски обсудить.

– Еще не боится он быть убитым за это дело, – первым возвысил свой голос, обращаясь к собравшимся Ахиахар. – Бегал уже, и вот опять погребает мертвых!

– Вах, вах, вах! – согласились дружно соседи.

– Долгая была свадьба, а танцевать не научила, – умно произнес сосед Зартошт аль Шахзад, которого все звали «дядя», хотя он никому родственником и не числился.

– Ха, ха, ха, – засмеялись все. Даже сын Тория и тот не удержался и хихикнул в кулак, хотя и очень не хотел расстраивать отца, но уж больно как смешно было сказано про свадьбу.

– Мой господин, Сахердан Мудрейший, говорит: «Не открывай дверь, которую ты не в силах закрыть», – продолжил Ахиахар.

– Вот, вот, – поддакнул Зартошт аль Шахзад. – Где гусь появился, там кур не жалеют! Как бы и нам не попасть под раздачу сосед вместе с тобой!

– Вах, вах, вах! Ха, ха, ха! Вах, вах, вах!

– Что скажешь, дядя?

– Вспомнил я пророчество Амоса, – ответил на эти слова Давид, роняя слезу, – как он сказал: праздники ваши обратятся в скорбь, и все увеселения ваши – в плач.

На том, в тот вечер и разошлись.

Утром, Давид проснулся поздно. Хотя и лег спать во дворе дома под глубоким звездным персидским небом, вдыхая яркие ароматы цветов и наслаждаясь в ночи шелестом листьев платана, но утром почувствовал себя больным. Отяжелевшая как медный котелок голова звенела после сна. И выпили-то вчера немного, да и закусили так себе, но левая половина лица, почему-то, ощутимо побаливала. Слегка подташнивало и в глазах стоял туман. Окружающий мир двоился и троился. Шея хрустела и предательски отказывалась двигаться.

А еще воробьи, с утра пораньше облепившие ветви платана, весело чирикая так усердно гадили сверху вниз, что покрыли своим пометом не только половину двора, но прицеливались даже и на хозяйское ложе. Им помогали еще и пронырливые ласточки. В итоге от птиц небесных досталось и самому Давиду. Но это было не так неприятно, неприятна была возникшая враз болезнь.

Болезнь не приходит кстати ни к одному из нас. У Давида же была своя веская причина хранить свое здоровье: жизнь изгоя, в любой момент могущего оказаться преследуемым, спасающейся от когтей тигра ланью, требовала не расслабляться и не болеть.

Супруга предложила скорее обратиться к известному во всем городе Ниневии лекарю по имени Балтазавр ибн Зераббабэль, астрологу, поэту и врачу. О нем шла слава, как о сильном маге, настоящем кацаапу, понимающем в черных приворотах и отворотах лучше любого казенного звездочета.

Давид, хоть и чувствовал себя скверно, но заартачился:

– Когда я жил в стране моей, – обратился Давид к жене со словом легкого назидания, попытавшись лежа принять позу учителя, – в земле Израиля, будучи еще юношею, тогда все колено Неффалима, отца моего, находилось в отпадении от дома Иерусалима. Как все отложившиеся колена приносили жертвы Ваалу, юнице, так и дом Неффалима, отца моего. Я же один часто ходил в Иерусалим на праздники, как предписано всему Израилю установлением вечным, с начатками и десятинами произведений земли и начатками шерсти овец и отдавал это священникам, сынам Аароновым, для жертвенника».

Тут Давид призадумался, словно вспоминая что-то. Но на самом деле он так хотел «выдержать паузу», чтобы придать своим словам больший вес. Однако Анна смотрела на мужа однозначно скептически, и Давид разочарованно продолжил.