Анастасия Андрианова - Мертвое царство

Может, в моём внезапном приезде было что-то мальчишеское, безответственное, не достойное истинного князя. Все ведь знали, что лошадей я не признавал и ездил только на монфе, а мои медные волосы можно было заметить издалека. Если бы кто-то захотел, с лёгкостью мог бы пристрелить меня, пока я мчался через холмы к городу-заставе, но я надеялся, что стремительное перемещение по колдовским нечистецким тропам сделало меня неуязвимым для врагов: никто просто не успел бы подослать лучников.

Глупее всего было бы, конечно, оказаться подстреленным своими. Хорошо бы послать вперёд гонца-воробья, но тут-то внешность могла сыграть мне на руку: дозорные должны узнать меня издалека.

Дуберок был старейшей пограничной заставой в Холмолесском княжестве. Его возвели сотни лет назад, во время частых войн со степняками. С тех пор вокруг крепости разросся настоящий городок, благо от стольного Горвеня тут недалеко, хоть и не по Тракту. В крепости обычно дежурил десяток воинов, но я увеличил их число до полусотни и велел прислать из окрестных деревень мальчишек, готовых учиться воинской службе. Городок из пяти слобод давно обзавёлся и торгом, и мыльнями, и даже кабаком, а после того, как на заставу прибыли воины, в Дуберок стеклось множество блудниц и мелких торгашей.

На подъезде к городку я спешился и пошёл рядом с Рудо, положив одну руку на холку псу, а вторую, по привычке, опустив на кинжал, висящий у пояса. Дуберок не был похож ни на Горвень с его посадом и городищем, ни на деревеньки, в которых все улицы сходились к площади с приказной избой, кабаком и иногда – святилищем. Здесь слободы тянулись вдоль крепостных стен, и своеобразным центром можно было назвать лишь торг, чуть выступающий вперёд, оттого и заметный издали.

На площади юнцы постигали искусство владения мечом. С дюжину новобранцев пытались сразить друг друга деревянным оружием, и я остановился, любуясь: как ладно они двигались, словно танцевали на праздновании пробуждения Золотого Отца! Один из юнцов сделал впечатляющий выпад, и его противник упал на спину, но тут же вскочил, и оба, расхохотавшись, принялись бороться врукопашную, как два медведя.

– Хороши мои бойцы?

Знакомый голос прогрохотал справа от меня, и я рассмеялся, не хуже борющихся мальчишек.

– Нилир! Чудо как хороши.

Кудрявый рыжий воевода степенно приблизился ко мне, а Рудо протолкался вперёд и радостно ткнулся в лицо Нилиру мокрым носом.

– Всё как ты велел. Пойдём, крепость покажу.

Мимо нас пронеслось что-то огромное, бурое. Я успел развернуться и вынуть из ножен кинжал, хотя умом, а может, и сердцем уже понял, кого увижу.

Огарёк спрыгнул с Шаньги, своего медведя и, сделав к нам пару шагов, поклонился, не сводя с меня пристального взгляда жёлтых глаз. Я стремительно подошёл к нему, сжал оба плеча и заставил выпрямиться. Шаньга с Рудо уже дружески обнюхивались, не скрывая радости от встречи. Нилир хмыкнул в кулак и отступил назад, сделав вид, что ему срочно понадобилось проверить своё обмундирование. Больше не сдерживаясь, я крепко прижал Огарька к груди.

– Чего не писал мне? – хрипло выдохнул ему на ухо. – Я волновался, мало ли что…

– А может, знал, что ты первый ко мне доберёшься? – Огарёк отстранился и посмотрел на меня, уже не как сокол на князя, а как друг на друга. Его зелёная кожа, выдающая выходца из Мостков, потускнела, щёки ввалились, и он выглядел старше своих восемнадцати зим.

Я усмехнулся ему и потрепал по волосам.

Шаньгу и Рудо увели на псарню – за ними пришёл улыбчивый безбородый Макша, в котором собаки и кони души не чаяли, а мы с Огарьком поднялись на крепостную стену. Отсюда открывался вид, нагоняющий тоску и ужас: холмы перерастали в равнины, покрытые бурой травой, которые тянулись так далеко, что тонули в сером тумане. Бесплодные, ничейные земли, по которым гуляют ветра и дикие народы, кочующие от одного стойбища к другому. Если задуматься, у степняков было что-то общее с гильдией Шутов, которую возглавлял мой хороший друг, скомороший князь Трегор. Пусть скоморохи, пережившие прошлые вспышки Мори и приобрётшие диковинные метины, больше не считались прокажёнными и были вольны жить хоть в деревнях, хоть в городах, заводить семьи и трудиться везде, где им заблагорассудится, а всё равно большинство предпочитало вместе со своим князем бродить по Трактам и давать дивные представления там, где людям больше всего хочется чудес.

– Жутковато, правда? – спросил Огарёк, кивая на Седостепье. – Но Шаньге нравится там носиться.

Я нахмурился.

– Ты тратишь время, гоняя по степям?

– Собирая кое-что для своего князя.

Он протянул мне бумагу, с неуловимой ловкостью выудив её не то из мешка, не то из-за пазухи.

– Сколько раз повторял, не зови меня «своим князем», когда мы вдвоём.

Я выхватил бумагу, не скрывая нетерпения, и развернул.

– Как скажешь, князь.

Письмо слишком заняло меня, чтобы отвечать на дерзость Огарька.

Писал сахгальский тхен – предводитель одного из крупнейших степняцких племён. Наш язык давался ему тяжело, но я оценил старания, с какими он выводил буквы и подбирал слова, очевидно, не пользуясь помощью кого-либо из Княжеств. И раньше ходила молва о степняках-сахгальцах, кочующих к востоку, не признающих каменных или деревянных городов и другой еды, кроме дичи и трав, но теперь я всё чаще слышал о них. Кто знает, быть может, их тоже привлекала мнимая сиротливая беспомощность Холмолесского, оставшегося без законного князя? Я едва не усмехнулся, представив тхена в своём тереме и утверждающим, будто он – очередной самозваный сын Страстогора.

Я выдохнул, когда понял, что в письме – не объявление войны и не требование оставить терем, а простое предложение о переговорах. Конечно, это прибавило мне тревоги: все знают о хитрости и дальновидности степняков, но раз уж я выдержал пять зим давления со стороны четверых князей и княгини, то что мне единственный тхен?

– Ты не сломал печать, – заметил я, сворачивая письмо и убирая за пазуху.

Огарёк перекинул длинные смоляные волосы за спину. Если я предпочитал перевязывать волосы ремешком в хвост, то Огарёк упрямо носил распущенные патлы. Мальчишка, что с него взять.

– Конечно, не сломал. – Он повёл плечами, не глядя на меня. Обиделся, что ли?

– Но хотел.

Огарёк пожевал губу и хитро мигнул жёлтыми глазищами.

– До смерти хотел.

Я хохотнул и хлопнул его по плечу.

– Ты хороший сокол, Огарёк. Лучший.

Он обнял меня, как порывистый ветер, и я в ответ стиснул руками его тонкое крепкое тело.

Мы стояли так, пока дозорные не начали дежурный обход. Я был счастлив от того, что с Огарьком не случилось ничего худого, и он, я уверен, испытывал то же.