Кирилл Чичагин - Смерть Красной Шапочки

Худенькое тельце Джильды оттащили с мостовой в сторонку, так, чтобы по ней не ездили кареты, но никто не знал, откуда эта мёртвая девочка. Явившийся сбир отметил у себя о приключившемся и сказал, что собаки её быстрее сожрут за ночь, чем он сейчас примется искать родичей бедняжки. Как сказал, так и сделал – пошёл себе восвояси. Хорошо, что Франческа вовремя спохватилась, а то быть бы и вправду Джильде обглоданной псами, хотя и глодать на ней особо-то и нечего было.

Найдя труп сестры, Франческа упала перед ним на колени и очень-очень долго кричала и плакала, пока весть не дошла до угольщика. Он немедля собрался и явился к скорбному месту, чтобы помочь несчастной семье, перед которой чувствовал вину. И теперь, когда мёртвая девочка в последний раз оказалась дома, её сестра рухнула от изнеможения прямо на пол. Соседки помогли омыть Джильду, а бабушка трясущимися от горя руками надела на неё единственное выходное платьице, которое девочка давно уже не надевала.

Отец умер на следующее утро от разрыва сердца – так тяжело и горько ему было. Он не смог больше жить с тем, что семья умирает у него на глазах. Денег на мессу у Франчески не было, поэтому священник пришёл к ним домой и прочитал все необходимые молитвы и совершил нужные обряды над обоими телами сразу. Потом и отца, и Джильду зашили в холщовые мешки, потому что на гробы тоже не было денег, и свезли на кладбище, где бросили оба тела в большую яму, в которой уже валялось таких же зашитых тел шесть, принадлежавших людям, пострадавшим от новоявленной республики. Сверху их посыпали известью, потом бросили ещё один труп, ещё раз посыпали известью, да и закопали яму.

В тот день у двадцатилетней Франчески, так гордившейся своими чёрными, словно неаполитанская ночь, волосами, появились первые седые волосы. Глаза её сразу впали и стали напоминать два неглубоких колодца, во многом благодаря и той бездонности, что царила в её взгляде. Она стала белее свежетканого полотна, и бледность эта состарила её мгновенно.

– Уезжай скорее отсюда, – сказала ей скрипучим голосом бабушка, у которой уже тоже не было никаких сил плакать, – здесь тебя ждёт только горе да разочарование. Твой родной город уничтожил всю нашу семью, мне скоро тоже срок выйдет. Соседи похоронят меня, не беспокойся. Ты ещё молода, тебе нужно думать о своём будущем. Нельзя оставаться здесь и губить себя – попытай счастья в иных краях, беги из Рима!

Совершенно опустошённая и наповал убитая горем, с застывшим, словно у античной статуи, лицом, Франческа брела спустя несколько дней вечером по улице, возвращаясь с очередной подработки. В её голове не было ни единой мысли – их безумный хоровод так дико наплясался за последние дни внутри неё, что теперь она не впускала в себя ничего, ибо переваривать их сил уже никаких не было. «Бежать из Рима? Куда? Кому я нужна?». Это были единственные мысли, посетившие её. Может быть, и ещё что-нибудь вдруг пришло бы ей в голову, если б не возникший из темноты французский патруль.

Они выросли из ниоткуда со своими фонарями, трое солдат, точнее, солдат было двое, третий оказался капралом. Перегородив переулок, по которому брела Франческа, они заулыбались своими гнилыми ртами. Эти три небритые рожи освещались фонарями однобоко, отчего становились ещё ужаснее, потому что свет падал на каждое лишь с одной из сторон, другая же оставалась в полутени.

– Какая знатная бабёнка! – фыркнул один, – одна шляется по ночам! Мужика, никак, ищет!

– Не иначе как! – хрюкнул другой и высморкался в два пальца, – просто так бабы по городу ночами не шастают!

– Ну, раз ищет мужика, – расплылся в гнилой улыбке капрал, – то ей несказанно повезло – напала сразу на троих отменных жеребцов! Сейчас мы эту кобылку взнуздаем!

Ах, если б Франческа только знала, что этот капрал не кто иной, как капрал Жерар, всего пару дней назад так бесчеловечно и так безжалостно лишивший жизни её маленькую сестрицу Джильду! Но она не могла знать этого, и в тот миг ей было всё равно, что станется с нею сейчас. Она понимала, что через несколько мгновений эти грубые французы лишат её девства, а может, и жизни, но судьба не имела тогда для неё ни малейшего значения. Получив затрещину от капрала Жерара, она повалилась, словно сноп, прямо в грязь, но не от безволия, а просто от бессилия, потому что вот уже второй день почти ничего не ела. Солдаты, как голодные свиньи, набросились на неё, пуская слюни со своих гнилых зубов и изрыгая ругательства и прочие непристойности, адресованные Франческе. Очевидно, от этого они возбуждались ещё более. Один встал в головах, другой сбоку. Оба подняли фонари, освещая безвольное и покорно лежащее тело девушки со стеклянным взглядом, а Жерар, задрав ей юбки и оголив покрытое чёрной порослью лоно, принялся снимать штаны, приговаривая: «Ишь ты, гляньте-ка, лежит – не шелохнется! Точно встречи с нами искала! Ну, держись, сейчас отведаешь французского уда, а то ваши итальянские, говорят, на завершение больно скоры!».

Спустив штаны и встав на колени, он приготовился приладиться к лону девушки, как вдруг почувствовал на своей шее стальной холод шпаги.

Карл фон Гётльшильцер никогда не одобрял никаких войн. Скажем больше, он был против всякой войны, а, следовательно, против смерти и горя. Его увлечение французскими философами сделало своё дело – Карл стал просвещённым человеком, владевшим сразу несколькими языками, кроме родного немецкого, и одним из образованнейших в Вене людей. По крайней мере, он слыл таковым, чем очень славился при дворе императора Иосифа. Сам император придерживался подобных взглядов и очень симпатизировал Карлу, что наложило отпечаток и на сознание самого молодого человека.

Семья Карла была небогатой, но довольно знатной, и в родной Австрии почиталась одной из первых. Сам Карл оказался при дворе довольно рано, уже в пятнадцатилетнем возрасте, и своими высказываниями относительно разума и неразумности войн вызывал если не восхищение, то уважение. Эпоха императора Иосифа прошла относительно мирно, и Карл стал чем-то вроде достойного её детища. Этого юного философа даже одно время величали при дворе «Моцартом мысли», но лишь до тех пор, пока Иосиф II не скончался.

Карлу было тогда семнадцать, а на престол взошёл брат покойного императора, Леопольд. Явившийся из Тосканы, он был полной противоположностью брату и немедля начал войну против столь обожаемой Карлом Франции. «Революционная зараза не должна распространиться на всю Европу!», говорил новый император, «если десять лет назад идеи Вольтера, Руссо и Дидро были лишь модной штукой, то теперь они приняли извращённую кровавую форму, и их следует вернуть в те рамки, в коих им и надлежит быть!».