Геннадий Головко - Ури

– Тише ты! Сама говоришь, нечего касаться политики – дольше проживешь. Зато мы под надежной защитой. И то, что нашего сына берут в легионеры – великая честь, хороший заработок и гордость для нашей семьи. – Эдна махнула рукой, давая понять, что с тобой, старым ослом, бесполезно спорить, и пошла хлопотать по хозяйству.

А между тем Ури был направлен на службу в сотню самого Лонгина! Это сегодня центурион Лонгин был просто выдающимся воином, а впоследствии он станет легендой на многие поколения! Но, все по порядку.

Молодой воин Лонгин ушел из дома, когда ему стукнуло семнадцать. В памяти сохранились картинки из детства, и, прежде всего, большой абрикосовый сад его отца, яркие огромные сочные плоды, которые он срывал и тут же ел, а сладкий и липкий сок струился по его подбородку, наполняя душу райским блаженством от восхитительного вкуса и аромата спелых плодов. Нет, нигде больше нет такого сада и таких замечательных абрикосов, как у его отца! Он в умилении прикрыл глаза и представил себе райский сад, деревья, усыпанные зрелыми плодами, яркое солнце, синее-пресинее небо и внутри что-то тепло заныло, затрепыхало, как маленькая птичка, попавшая в клетку. Господи! Нельзя так расслабляться. Он же воин, жестокий и безжалостный, от одного вида которого враги дрожат, как перед драконом! Лонгин открыл глаза, и вид его снова стал суровым и неприступным, а взгляд жестким и беспощадным. Он протер рукой глаза. Чертова катаракта! Ничем ее не одолеешь. А правый в последнее время стал совсем плохо видеть. Не приведи, Господи ослепнуть на старости лет! Скоро уже конец службы, вот тогда можно подумать и об отдыхе, и о лечении, и об отцовском саде в родном доме. А сейчас… Лонгин с трудом оперся на свое любимое копье, встал с земли. Да, пора бы почистить наконечник. Сколько же он повидал…крови. Побывал в десятках сражений, проткнул не одно сердце, заткнул не одну вражескую глотку и выпустил не один пуд кишок. Он внимательно продолжал смотреть на наконечник копья, вспоминая доблестные сражения, в которых по воле божьей и по приказу Цезаря пришлось участвовать. Наконечник поблек, местами его пожрала ржавчина, мелкие выбоины и царапины выдавали его боевое прошлое. А помнишь, как мы с тобой блестели в битвах? Я начищал тебя до блеска, и враги падали ниц, видя тебя на острие копья! Даа… надо бы как-то тебя опять почистить. Хотя, к чему? Сражений нет, а то, чем мы с тобой сейчас занимаемся, мне вовсе не по нутру. Он поморщился и его шрам, прорезавший всю правую щеку от подбородка до самого глаза, стал еще страшнее и глубже.

Ему повезло. Он вышел живым из десятков кровопролитных сражений, заслужил почет и уважение со стороны начальства и своих товарищей, а на противника в бою навевал ужас своим грозным видом и славой безжалостного убийцы. И по заслугам получил должность центуриона (сотника). Давно уже прошли те времена, когда он бесстрашно вел в бой свою знаменитую бессмертную сотню. Сейчас же старый центурион дослуживал свой солдатский век здесь, в отдаленном гарнизоне, на самой окраине Империи. Под его началом так же была сотня солдат, но не тех боевых воинов, а молодых ребят, охранявших преступников в Претории – резиденции римского правителя. Проклятая работа. Нет, трудной ее не назовешь. Просто иногда приходится приводить в исполнение смертные приговоры. Одно дело заколоть врага в бою, с удовольствием и наслаждением выпустив его черную кровь из жил, другое – казнить безоружного человека, хоть и преступника, но человека беззащитного. Никто никогда не видел, чтобы хоть один мускул дрогнул на лице центуриона при исполнении приговора, но, все же, нутро его противилось этому. Ничего, за долгое время службы денег у него скопилось в достатке, так что совсем скоро домой, к синему небу и абрикосовому саду!

Так думал Лонгин в тот апрельский полдень, жмуря глаза на яркое весеннее солнце.

Как бы я хотел быть похожим на него, – Ури украдкой посматривал на своего командира, пытаясь во всем ему подражать. Он уже несколько дней служил в его легионе и был горд не столько службой, сколько своим отражением в новеньком щите. Служба его была довольно простой. Он состоял в охране префекта Иудеи – прокуратора Понтия Пилата в его резиденции в Кесарии Палестинской. И вот теперь наконец мог лицезреть Правителя живьем. Правда, пост его был не в самом дворце, а недалеко от лифостратона, каменной плиты у входа во дворец Иуды, откуда он мог наблюдать все, что творится у входа во дворец. Прокуратор собирался отбыть в Иерусалим для контроля над ситуацией во время празднования светлого праздника Пасхи и Ури вместе со своей когортой собирались к переезду. Палестина была, пожалуй, самым проблемным регионом римской империи. Несмотря на то, что Палестина вовремя и в полном объеме платила налоги в римскую казну, местное ее население, евреи, были крайне строптивыми и от них можно было ожидать любого фортеля, вплоть до бунта и какой ни наесть смуты. Резиденция Прокуратора в Кесарии располагалась во дворце, построенном еще царем Иродом. Близость к Средиземному морю, прохладный ветер с залива освежали ее покои в жаркое время года, да и сам вид располагал к спокойной жизни, о которой прокуратор мечтал, несмотря на свой еще не старый возраст. Иерусалим же вызывал у Прокуратора внутреннее отвращение. Не то от большого количества людей, не то от той мышиной возни синедриона и его приспешников, то и дело вовлекавших его в какие-то сомнительные разбирательства и интриги. И вообще, положив руку на сердце, Пилат ненавидел евреев, но виду не подавал. За что? Да хотя бы за то, что все, что запрещено у нас, римлян, ибо это безнравственно и преступно, у этого народа вещи разрешенные! Прежние же установления, мерзкие и гнусные, держатся на нечестии. Самые низкие негодяи, презрев веру отцов, платят им подати, жертвуют им деньги, оттого и возросло могущество этого народа. Конечно, иудеи – народ дружный и охотно помогают друг другу, зато ко всем прочим смертным относятся с презрением и равнодушием, как к низшей касте. Ни с кем не делят пищу, ни ложе, избегают чужих женщин, зато со в своим творят такой разврат и любые непотребства, что сказать – язык не поворачивается. И те, кто, презрев свои законы, перешли к ним, тоже считаются иудеями. Главное – сделать обрезание и отречься от своих Богов, родителей, сестер, братьев и детей своих! И в этом они хотят отличаться от все остальных народов! Тьфу! Мерзкий народ! Сам Пилат был родом из знатного рода Понтиев. Понтии были потомками самнитов. После войны с римлянами большинство самнитов погибли, ну, а те, кто остался, смогли влиться в римское общество. Понтии же занимали в нем не последнюю роль. С молодости Пилат был связан с военным делом и прошел не один тяжелый военный поход, прежде чем получил свое прозвище – Пилат, что означало метатель копий! После этого он сделал свою политическую карьеру в качестве военного трибуна и был причислен к привилегированному сословию всадников.