Уна Харт - Когда запоют мертвецы

Как-то раз к ним в дом явилась Сольвейг. Она была в новом платье и яркой кофте, волосы заплетены в две аккуратные косы и красиво уложены на голове. Девушка выглядела цветущей. Она принесла с собой запах зимы и немного соленой рыбы. Стоило ей войти, как Бьёрн тут же принялся отираться на пороге, громко обсуждая с батраками овец. Потеря отца и отстраненность матери сделали его хозяином дома, и, несмотря на горе, он пытался соответствовать своему новому статусу. Сольвейг было всего шестнадцать, и ей рано было всерьез думать о замужестве, но никто не мешал присматривать себе жениха заранее. Да и Тоура явно не возражала против того, что дочь строит глазки сыну старосты.

Тоурдис были противны кривляния Бьёрна, но оказалось, что Сольвейг пришла не для того, чтобы покрутиться перед ним. «Матушка просила тебя зайти, – бросила она девочке. – Загляни к нам, она хочет поговорить». Диса понятия не имела, что собиралась сказать ей Тоура, и еще меньше хотела встречаться с пастором Свейнном, но дома теперь было так плохо, что она с радостью воспользовалась бы любым предлогом, лишь бы убраться.

Матушка даже не спросила, куда Диса направляется. Должно быть, если бы она сказала, что собирается пойти утопиться в море следом за отцом, Хельга бы только посоветовала поплотнее укутаться в шаль, чтобы не простыть.

…Диса навестила Тоуру вечером, когда преподобного Свейнна не было дома. Женщина сидела перед очагом, вороша длинным прутом прогорающие водоросли. Диса заметила несколько крупных тлеющих поленьев – наверное, повезло найти плавник на берегу. Лицо старухи, освещенное пламенем, неожиданно показалось ей красивым, как у Сольвейг, только черты были более резкие, жесткие.

У ног Тоуры были разложены плоские камни с рисунками, сделанными углем. Заметив Дису, она сухо улыбнулась и кивком указала на место рядом с собой. Девочка подошла. Стульев в доме пастора не нашлось, а кровать стояла слишком далеко от очага, так что оставалось мяться с ноги на ногу и ждать, пока хозяйка дома не заговорит.

– Скажи-ка мне, Тоурдис, ты правда призывала ракушечника из моря?

В голосе женщины не было ни осуждения, ни страха – только любопытство, поэтому Диса ответила:

– Я не призывала его, он выходил сам.

– Но ты приближалась к нему? – с нажимом уточнила Тоура. Смотрела она по-прежнему в огонь, а не на девочку.

– Я подкармливала его, чтобы он меня узнавал.

Тоура хмыкнула. Диса ждала, что она спросит, по чьей вине погиб пабби, но старуху это не интересовало. В бадстову вошла Сольвейг, но не стала вмешиваться в разговор, а взяла метлу и принялась подметать земляной пол, что-то мурлыча себе под нос. Пасторша наконец взглянула на Дису долгим оценивающим взглядом и хотела убрать волосы с лица девочки, но та отодвинулась.

– Бедная ты, бедная, сколько же ты натерпелась из-за этих глупцов, – вздохнула Тоура. – Знаешь, что сделали ли бы мужчины, встреть они скельяскримсли?

Диса никогда об этом не думала и к тому же не чувствовала, что от нее ждут какого-то ответа. Тоуре хотелось поговорить самой.

– Они бы подстерегли его, убили и содрали с него шкуру. Если подумать, проку в этом нет никакого: мясо и кровь зверя отравлены, а кожа не пригодна к выделке. Но мужчины до конца своих дней рассказывали бы внукам и правнукам, как победили морское чудище, вырвали ему, еще живому, все зубы, сковырнули каждую раковину с его панциря… Вот такая у них гордость.

Девочка отвела взгляд и посмотрела на разложенные на золе камни. Ей не приходило в голову, как на ее месте поступили бы Бьёрн или Гисли. Взрослые не любопытны. Едва ли они вообще заглянули бы за тот валун. На ракушечника она тоже не держала злости – он вел себя как обычный дикий зверь, напавший на того, кто слишком громко кричал в его угодьях.

– Мы, женщины, сделаны из другого теста.

Тоура подняла один из камней и вложила его в руку Дисы, с силой закрыв ее кулак. В голове девочки загудело. Камень в ладони был гладким и теплым, и от него распространялось легкое покалывание, которое текло по предплечью, перекидывалось на плечо и шею. В животе сделалось щекотно и жарко. Тоура усмехнулась уголком губ.

– Ты мне нравишься, Диса. Я могла бы научить тебя всякому. Знаешь, чтобы проще жилось. Чтобы никто не мог тебя обидеть, не говорил, что тебе делать… Возьмешь такую науку?

Девочка осторожно раскрыла ладонь и посмотрела на камешек. Рисунок, состоящий из завитков и стрелок, притягивал взгляд.

– Разве это не грех? – спросила она. – Разве Бог за такое не наказывает?

Она услышала смешок из угла бадстовы, где подметала пол Сольвейг. Тоура хмыкнула и наклонилась так низко к лицу Дисы, что та ощутила запах ее ужина.

– А мы Ему не скажем.

Эйрик сощурился на ярком солнцеи пустил коня мягким шагом, следуя за Магнусом, к которому они ехали в гости. Правда, чем ближе был хутор, тем сильнее друг сдерживал лошадь. Со стороны казалось, что, будь его воля, он бы и вовсе встал как вкопанный в надежде, что дорога как-нибудь сама повернет назад.

Для обоих юношей это был особый год: епископ Бриньоульв Свейнссон рукоположил их в священники. Встреча по этому поводу в Скаульхольте была радостной – все-таки четыре года прошло с тех пор, как они виделись в последний раз, прежде чем покинуть школу и сделаться младшими пасторами. Магнус жил у дальнего родственника на севере, Эйрик же остался в Арнарбайли под крылом преподобного Йоуна Дадасона. Этот его суровый учитель сильно отличался по стилю преподавания от епископа Свейнссона. Епископ был человек книжный и радовался, что может с кем-то обсудить красоту волшебного слова и величие саг. Он хотел, чтобы Эйрик научился слагать стихи и при необходимости мог одной остроумной висой одержать победу над темными силами. Пастор же Дадасон неоднократно подчеркивал, что у Эйрика нет никаких способностей к стихосложению, на что бы там ни рассчитывал епископ. А вот к чему у его подопечного обнаружился несомненный талант, так это к общению с драугами, призраками, бесами и прочей пакостью, противной Божьему промыслу.

За время разлуки оба друга вытянулись, Эйрик слегка раздался в плечах и отпустил длинные волосы, а Магнус еще сильнее похудел и побледнел. Все эти четыре года он старался держаться как можно дальше от собственной семьи. Но теперь по случаю рукоположения его отец созвал на праздник гостей, и отказываться от визита было уже невозможно.

Отправляясь в путь, они уже знали, что третий их приятель на торжество не приедет. Боуги, которому материальное всегда было ближе духовного, давно отказался от пути священника и сделался чиновником. Накануне он прислал письмо, в котором поздравлял друзей с рукоположением и извинялся, что не сможет присутствовать на торжестве. Однако между строк сквозила тревога. Боуги не скрывал, что дома его задержали более важные дела – быть может, вопрос жизни и смерти. Совсем недавно была поймана и отправлена под суд некая юная особа по имени Маргрета Тордардоттир, более известная как Гальдра-Манга, Манга-ведунья. Девушку преследовали за колдовство. Несколько женщин обвинили ее в том, что она наслала на них проклятие. Ее отца сожгли по аналогичному обвинению шесть зим назад, а ей самой тогда удалось бежать. «Отправляюсь на тинг, чтобы не дать свершиться беззаконию и разобраться, не наводят ли на девушку напраслину завистливые кумушки», – закончил свое письмо Боуги.