Юана Фокс - Ежевика Её светлости. Средневековые сказки II

Полюбовница наследникова своему мил-дружку нажаловалась. Тот без ведома отца велел прачку выпороть. И ещё сам в экзекуции поучаствовал. Да так разохотился, что половину кожи с несчастной снял. Маленькая синеглазая девочка долго потом искала, да так и не смогла найти свою пьяную, злую любимую мамочку.

Инга кралась по узкой тропинке к реке и вдруг остановилась. А ведь прав голос-то! Некрещёная она. Никто не удосужился полумёртвого младенца Господу представить. Мать наверняка надеялась, что дитятко поорёт, поорёт, да и сдохнет. А другим никому и дела не было. Даже имя ей не мать дала и не отче в купели со святой водой. Она долго не говорила, наверное, попросту не учили её, и пока сама не набралась хоть каких-то человеческих слов по углам, всё только мычала. Однажды, когда она уже ходила и даже кое-как бегала на кривых слабеньких ножках, кто-то из дворовых спросил, как, мол, её зовут? Мать зло отмахнулась, выворачивая бесконечное, как свиные кишки, бельё в бадью, а дитя, нетвёрдо покачиваясь, икнуло:

– Йин… га… Инга!

– Инга, кочерыжка вонючая, шевелись! – шикнула она сама на себя и резво помчалась к реке. Не время вспоминать свои горести. Крестили ли, нет ли – а бог о ней знает всё! Видит её и ведёт – прямиком к воде! Отмылась она хозяйским мылом, таким душистым, что голова кружится, так бы и набила им рот! Да пробовала уже. Крючило потом три дня, кровь с желчью отовсюду лилась сгустками и ручьями…

Инга покачала головой, отгоняя пустые видения, и принялась торопливо обтираться чем ни попадя. Оказалась рубаха, белая, льняная и такая уж нежная, будто кошечку лощёную княжескую наглаживаешь! А кожа, кожа-то в свете Луны какая белая! «Это что же, моя шкурка такая фарфоровая?» – ахнула Инга и залюбовалась недоверчиво своими тоненькими ручками. «А уж не призрак ли я?» – испугалась она. – Что-то больно уж бела!» Но нет, призракам с чего бы такие муки голода претерпевать? Желудка-то у них нету, который набить себя так и просит, так и стонет пустой!

«А может, вампиром я стала? Что-то голодуха совсем уж адовая… Но крови совсем мне хочется. Дал бы кто чашечку свиной, я б не отказалась. Но чтобы прямо изводиться, как без водицы в полдень – нет такого. Значит, не упырь», – рассуждала она, натягивая неслыханно мягкие и пахучие тряпочки на свою новую, ангельски отмытую плоть. И такие они все роскошные, такие ласковые, что Инга расплакалась. Аж ноги подгибаются. Чуть в сырую траву прибрежную не осела. Но удержалась – нельзя же в таком роскошестве да в грязь!

Утёрлась рукавом и чует – надо идти! Нельзя ей здесь ночевать. «Постарайся, – сама себе говорит, – уйти, куда ноги донесут, но подальше!» Двинулась она было прочь от реки, но вернулась и своё вонючее старое рубище истасканное, унавоженное подняла. До чего же мерзкое, а? И как она в жизни не задумывалась, не понимала, в какие ремки кутается? Крысиное гнездо и то набивать таким бы не стали распоследние его жители! Подняла Инга камень да в рванину свою завернула. Сморщила нос, сплюнула и зашвырнула его на середину реки. Любовно свой новый камзольчик погладила – так ей в нём тепло, так ласково! Залезть бы в брошенную барсучью нору, сухим мхом выстеленную, да и уснуть, вдыхая пыль и сладкий дух бархата… И забыть навсегда, насовсем о грязном тряпье, таком же мерзком, как вся её жизнь!

– Фу-ты, только б рыба не потравилась моими подарочками! – проворчала она и торопливо зашуршала осокой прочь, прочь!

Боль в пустом животе резала пополам и застилала глаза. Но стоило ей остановиться, как ладони протыкали горячие штыри, и выступала свежая кровь. Нельзя стоять, медлить нельзя! Можно только кусать потрескавшиеся губы и тащить себя вверх по обрыву. Дрожащими руками цепляясь за корни деревьев, задыхаясь и отплёвываясь, Инга доползла до самого верха и рухнула в мокрую от ночной росы траву. Слёзы щипали изъеденное потом лицо. Так бы тут, под старым дубом, и померла! «Не хочу, не могу больше…» А неуёмный злой голос тащит за шиворот. Теперь ему за каким-то чёртом понадобилось, чтобы девчонка на дерево лезла!

– Не могу, не могу я! – запричитала Инга, корчась в узловатых дубовых корнях. – Оставь меня умирать, на кой собачий хвост я тебе сдалась, а?

А сама уже последние ногти сдирает о железную кору. И даже не успела всё, что о своём дьявольском провожатом думает, высказать, а уже сидит на толстой ветке и дышит тяжело, надрывно, как больной шелудивый пес.

– Ну, и на кой… – начала было она ворчать, но замолчала, поражённая мрачным зрелищем. Вот он, замок – весь её мир, но с другой стороны, которую она даже воображать не пыталась! Стоит, громадина, скалой неприступной, тёмные стены прямо в воду речную уходят. Лениво плещутся плошки огней на башенках. «Почему не спят?» – заскрёбся у грудины тревожный хорёк. Вся обратилась Инга в уши и глаза: слышит, как кричат весёлые люди, смеются, переругиваясь. И лошади копытами цокают, уймища лошадей! И собаки в лае заходятся, и девчонки визжат… Да что же такое там? Ох, кажется, правильно она утекла… вовремя!

Видит Инга – сотни огней разом вспыхнули по всему двору! Даже умей она считать, не пересчитала бы! Много огня, столько, что королевство спалить бы хватило, вздумай какой злодей весь его на волю выпустить!

Прикрыла девочка глаза и чувствует, как несёт её, несёт ветром прочь от самой себя и прямиком сквозь стены неприступные. Но не страшно ей, а как-то удивительно. Вроде и она это, и не она – ни рук, ни ног не чувствует, вся будто белого пуха комок!

Вот смотрит она – во дворе собрали столы. Весёлая разряженная крестьянская молодёжь гомонит, дурная, неотёсанная. Слуги им кланяются, за столы усаживают. И так захотелось ей обратно всё тело своё голодное, чтобы оказаться среди них! Ведь там была еда! Ах, сколько еды князь выкатил… Инге бы до конца дней хватило даже половиночки от того пиршества! И к чему такая растрата? Наутро собаки да свиньи доедать будут, а ей и корки плесневелой никто не швырнёт!

Смотрела Инга, как озверевшие деревенщины на сласти и вино набросились, и уже знала, что это всё не к добру. Бежать бы вам, недотёпы, ох бежать бы, пока не поздно. Да не услышат они её, такие же голодранцы, как она сама, за миску горячего варева пальцы себе отрезать готовые!