T. Лоурелл - Король русалочьего моря

Ксандер молчал. Ибериец явно рассчитывал на сочувствие, но кто сочувствует проклятым, тем более, если прокляты они справедливо? А в том, что потомки Альба, палача Нидерландов, прокляты по заслугам, во Фландрии не сомневался никто.

Интересно только, кто сказал: «Горите в аду!» так, что слова его были услышаны и стали для Альба явью. Кто-то из умиравшего от голода Лейдена? Из захлебнувшихся в крови Мехельна и Хаарлема? Или неправедно осужденный на Кровавом судилище? Теперь не узнать. Но одно точно – проклятье было заслужено трижды, сотню, тысячу раз.

– Вы прокляты, – вдруг сказал он вслух. – И вы знаете, за что.

Фелипе усмехнулся, и на этот раз в его усмешке не было ни унции веселья. Он наклонился к Ксандеру ближе, не отводя взгляда.

– За гордость. За жесткость. За принципиальность. За то, что мы ставим себя выше других. За то, что не позволили тем, кто бросил нам вызов, распоряжаться на земле, принадлежащей нам по праву. За то, что мы смеем решать за других. А ещё за то, что мы сильны, – голубые глаза вспыхнули, но жара, как от Исабель, от Фелипе не шло. – На самом деле не «за что», а «почему». Потому что не смогли с нами справиться, но, проиграв, огрызнулись.

За столом снова стало тихо. Фелипе снова глотнул вина, сделал глубокий вдох, и золото в его глазах отступило, уснуло, затаилось.

– Они не учли только одного – мы стали гордиться этим их «подарком». Несмотря на него, наш род не вымер, и каждый живущий Альба есть доказательство тому, что какому-то огню нас не победить. Хотя нельзя сказать, что он не пытался, – он отсалютовал бокалом своим родичам. – Огонь в нас.

– Ибо мы крещённые пеплом, – откликнулись Альба: Алонсо печально, Франсиско с прохладной улыбкой, дон Фернандо с мрачной решимостью, Фелипе с дерзким вызовом. Но в каждом голосе звучала гордость…

– Они разные, – сказал Ксандер во внезапную темноту, где был лишь один звук – дыхание брата. – Всякие.

– Но все они пр о клятые, – отозвался Мориц, будто на пароль. – И все они враги.

Кому-нибудь другому Ксандер сказал бы только «да», но это был Мориц, ему можно было говорить не просто правду – всю правду.

– Не все из них могут быть только врагами, – сказал Ксандер, чуть помолчав. – Кузина Ани говорила…

– Ани! – фыркнул Мориц. – Для Ани вообще все небезнадёжные. Ей дай волю, она бы и Железного герцога попробовала понять.

Ксандер прикусил язык, но Мориц увидел это, не дал опустить голову – и так привычно это было, пальцы брата, сжавшие подбородок, что фламандец не выдержал.

– Она бы сказала, что каждый из них – человек.

Мориц не то, что не рассердился – даже усмехнулся. Не очень весело, но всё-таки одобрительно.

– Верно. Люди, не непобедимые монстры.

– Про непобедимость я не говорил, – пробормотал Ксандер.

… гордые иберийцы торжественно пьют, а мальчик среди них думает о своем – где-то там, в бескрайнем океане, его проклятый прадед капитан Хендрик ван Страатен пытается обогнуть мыс Доброй Надежды на своем «Летучем Голландце». Там кричат чайки, вспарывая морской бриз острыми белыми крыльями, плещут волны – и нет, и не может быть никакого огня.

Он, открыв глаза, смотрел прямо на единственного среди них, кто казался ему человеком.

Но ваш огонь можно потушить…

– Всякий огонь можно потушить, – повторил он вслух и посмотрел на свои руки, как будто в них ещё лежала обгоревшая мокрая салфетка.

Впрочем, в этом месте, где оживали воспоминания и мертвые, всякое могло быть.

– Всё верно, – кивнул брат, – но сможешь ли ты?

Ксандер нахмурился.

– Ты о чём? Ты что, думаешь, я там слабину дал?!

– Да нет, – но по тому, как Мориц повёл плечом, Ксандер понял – именно так брат и думает, и почувствовал, как у него горят щеки от обиды. – Ты…

– Да ничего такого я не думаю, – губы Морица тронула примирительная улыбка и тут же исчезла. – Но понимаешь… так просто у них не выиграть. Надо никогда, понимаешь, никогда не забывать, кто они и кто мы. Я забыл – и вот… – он развёл руками так беспомощно, что у Ксандера защипало в носу.

– Как тут забудешь, – буркнул он, но уже ни капли не сердито.

– Забудешь! – только что бессильные руки вдруг крепко охватили его голову, заставляя смотреть прямо в зелёные глаза Морица. – Ксандер, ты же сам сказал – они люди, и ты так к ним и относишься, кто-то, мол, лучше, кто-то хуже… Но они враги, все и каждый! А ты их, – словно плевком, – жалеешь!

Щеки запекло на этот раз не гневом – стыдом. Но издевательская тьма воспоминаний тут же поглотила, не дала и минуты на возражение – да и что было бы возражать?

Брат был прав.

…Когда он тихонько вошел в небольшую комнату, Исабель стояла почти вплотную к камину, в котором, несмотря на тёплый вечер, весело плясало пламя. Руки у неё были перевязаны, и, увидев его, она поспешно спрятала их за спину.

– Проходи.

Ксандер шагнул на середину комнаты так уверенно, как только мог, и остановился в нескольких шагах от Исабель. Собрался с духом. Наконец склонил голову.

– Я прошу прощения, сеньора, за то, что позволил себе быть грубым с вами во время ужина.

Несколько секунд иберийка молчала, то ли застигнутая врасплох, то ли со злости. Хотя чего ей было злиться, он же извинился?

– Ваши извинения приняты, принц, – сказала она с таким высокомерием, словно и в самом деле ей было неловко, и она это пыталась скрыть.

А ещё – словно ей нравился его титул. Хотя, может быть, она привыкла обращаться так к Морицу и не собиралась менять своих привычек из-за смены вассалов?

– Постарайтесь больше не повторять этой ошибки.

Она отошла к камину, коснулась кончиками пальцев каменной полки. Странно – её ладони были обожжены, а пальцы – нет.

– Думаю, мне тоже стоит извиниться за эту безобразную сцену, – она усмехнулась, глядя на огонь. – Я, видите ли, не собираюсь повторять судьбу моей матушки, а также тёток и прочих родственниц, которым рождение ребенка стоило жизни. Поэтому меня… несколько раздражают разговоры о замужестве.

С минуту она задумчиво поизучала свои ладони, потом взглянула на Ксандера.

– Да, вы можете присесть, если желаете, – она указала на второе кресло у камина. – Вы не боитесь огня, насколько я могла заметить.

– Я почти ничего не боюсь, сеньора.

Ксандер остался стоять. Он не хвастался. Просто констатировал факт. Бояться можно только того, что тебе неизвестно. её же огонь теперь был известен и будет им, Ксандером, изучен и понят.

– Почти? – её как будто удивила его честность, и она словно бы подобралась, живо напомнив зверя, задумчиво принюхивающегося к жертве. – Чего же вы боитесь? Высоты, как ваш брат? Или более банальных вещей – боли и смерти?