Татьяна Яшина - Парк Пермского периода

Он пытался подняться, но не мог выбраться из-под мешка, снова и снова скользя по глине. Соль сыпалась на уши, падала за шиворот, разъедала глаза.

Уши горели так, словно учитель Сидор Матвеич надрал их за невыученный урок.

– Эх ты, пермяк – солены уши! – услышал Прошка, и тяжесть со спины чудесным образом пропала. Высокий остроскулый парень протягивал мешок тетке Параскеве:

– Не выйдет из него грузчика.

– Твоя правда, Андрей, – не выйдет, – подтвердила тетка Параскева.

– Ништо! – ухмыльнулся парень. – Подрастет – окрепнет.

Разговоры с Андреем стали единственной радостью Прошки. Выгнанный из университета за «политику», Андрей пошел на сользавод – сначала ворошил соль граблями, потом за твердую руку и глазомер перешел в мешочники – держал распяленный рогожный мешок перед ссыпщиком, следя, чтоб тот не сыпал мимо. Командовал, когда хватит: чтобы не слишком мало – иначе приказчик не засчитает мешок, и не слишком много – чтоб рогожный куль не треснул на полдороге к амбару.

Прошка за месяц рассказал Андрею и про мать, и про отца, и про своего пса Трезора, что подох от укуса гадюки, про учителя в школе – Сидора Матвеевича, что из всех наук более всего любил хоровое пение…

Андрей про себя не рассказывал – зато поведал Прошке удивительные вещи – что земле, оказывается, не пять тысяч лет, а много больше, что раньше жили на ней диковинные звери – на манер гигантских лягушек али ящериц, что хвощи, которыми брезгают коровы, в то стародавнее время вырастали выше церковной колокольни, а над ними светило жаркое-жаркое солнце… И нигде не было зимы.

– Как это, Андрюш, – зимы не было? – полушепотом удивлялся Прошка, поудобнее устраиваясь в соломе перед тем, как заснуть.

– А так, – в темноте глаз Андрея не видно, но Прошка знал – Андрей не станет его обманывать. – И сейчас ведь есть такие страны – в Африке, в Азии…

– Про Африку знаю, – кивал Прошка. – Сидор Матвеич рассказывал – про слонов, про жирафов, про гиппопотамов…

– А ты знаешь, что на том самом месте, где мы сейчас лежим – когда-то было море?

– Море? – Прошка ничего не знает о море. – Это как?

– Это… Как бы тебе объяснить… Вот представь, что из неба выпарили все светлое – оставили только синь. Много-много синего… Теплое, соленое… ласковое… От края до края – только синь…

– Это как рассол, что ли? – хмыкает Прошка. – Тот, из которого мы пермянку делаем?

– А ведь верно, – оживляется Андрей. – Рассол-то этот – древнее море. Было море, потом землетрясения, обрушивались горы, происходили тектонические сдвиги земной коры – и соленые воды оказались погребены под толщей осадочных пород. А сейчас геологи бурят почву и доходят до остатков доисторического моря…

– Надо еще угадать, где скважину делать, – кивает Прошка. – Словно клад найти.

– Да, пожалуй… Это море – сущий клад для людей.

– Для каких людей? – раздается от двери чей-то хриплый голос. – Для Силыча нашего? Ну точно, клад – третий дом уж построил, скоро поперек себя шире станет…

– Тихо, вы! – оживает приказчик Иван из своего угла. – Кому не нравится – на выход!

– Давай спать, Прошка, – говорит Андрей, укрывая его своим пиджаком. – Вставать рано.

Прошка послушно закрывает глаза – и видит удивительный сон.

Снится ему – словно он у большого-большого озера – берега не видать, как у Камы в пору весеннего половодья! Только еще ширше.

Солнце греет так ласково, что снимает Прошка пиджачок, остается в одной рубашке. Вокруг – песчаная полоса, за ней – лес. Только какой-то странный – будто обыкновенные хвощи, которые так любила коза Белка, разрослись высотой с колокольню! Волна с шипением наползла на берег. Прошка тронул ее рукой – соленая! Как рассол. И пахнет похоже, только запах словно разбавлен. Побрел Прошка по берегу и вдруг услышал какой-то звук. Не то писк, не то бульканье с опушки раздается.

Видит – бьется кто-то в кустах, звуки жалобней стали. Заглянул Прошка в кусты без опаски – это ж во сне, не наяву – а это лягушку бревном придавило. Только лягушка – величиной с корову!

«Царевна-лягушка! – осенило Прошку. – А где ж ее корона?»

Но короны не оказалось, а лягушка так жалобно смотрела большими янтарными глазами, что Прошка тут же кинулся ей помогать – поднатужился, поднапружился и поднял тяжеленный комель, придавивший ей заднюю лапу.

Лягушка запрыгала, обрадовалась и давай его головой бодать – мол, пойдем со мной! И поскакала к морю.

Двинулся Прошка за ней. Она в воде остановилась и смотрит – иди скорей. Ну а что, во сне ведь все можно – залез он к лягушке на спину и поплыли они в синее море. Хорошо! Солнце так ласково пригревает, вода теплая к ногам льнет… Плывет Прошка по морю, словно Колумб – вспомнилась школа и рассказы учителя. Так смешно стало Прошке – какой Колумб? Какая школа? В воде диковинные звери обретаются – то как огромная ящерица, то ровно змей, только с лапами, то такие же большие лягухи, что везет Прошку. Он на них дивуется, они – на него.

Привезла его лягушка к громадному черному утесу – ну ровно как за домом Артемия Силыча такая каменюка из земли растет – и подмигивает – слезай, мол, приехали. Там, где у Силыча веранда, тут увидел Прошка незнакомые деревья, а на них плодов желтых – видимо-невидимо! Сорвал – вкусно! Как морошка, только слаще. Набил себе живот так, что еле дышал, а все мало – увидел самый желтый, самый большой плод, потянулся – а тот сорвись и упади куда-то под дерево. Полез Прошка за ним – да что-то не видно, только какая-то раковинка круглая лежит. Схватил раковинку, сжал в руке…

– Вставай, Прошка! – тормошит его Андрей. – Пять утра, на работу пора.

И пока тот расчухивался, протирал глаза и морщился от духоты в бараке и вони, Андрей все искал свой пиджак.

– Куда делся? – вопрошал Андрей, придирчиво разглядывая копошащихся вокруг людей. – Ты ночью не выходил?

– Нет, – сказал Прошка. Вспомнил, как во сне оставил пиджачок на теплом песке, но рассказать об этом побоялся.

Потом тоже побоялся, уж больно злой ходил Андрей – в день зарплаты Артемий Силыч выдал жалованья вполовину меньше.

– Скважина мелеет, – объяснил. – Пока на половинном окладе.

– Кому не нравится – на выход, – хмуро пробасил Иван из-за плеча хозяина.

Прошку это не касалось – жалованья он за полгода работы еще не видел.

Сначала возмещал отцовы долги – через четыре месяца Артемий Силыч важно сказал, что шесть рублей Прошка отработал:

– У меня все честно, бумажка к бумажке! – пыхтел хозяин, открывая ящик стола и вынимая лист гербовой бумаги, на котором Прошка после похорон отца писал под диктовку: «Обязуюсь отдать долг…»

– Благодарствую, Артемий Силыч, – поклонился Прошка, бережно принимая листок.