Екатерина Русанова - История Левино Алигьери

Дом представлял собой прямоугольное трехуровневое здание, построенное в античном стиле начала XV века с полукруглыми арками и ордерами , отделанное светлым камнем, с замкнутым квадратным внутренним двором и черепичной крышей с небольшим уклоном и сильно выдающимся вперед карнизом. Окна первого этажа прикрывали решетки, так как дом хранил в себе множество дорогих и старинных вещей. Изнутри же он был довольно прост. Прямоугольные комнаты, идущие цепочкой вдоль основного фасада, на нижнем уровне имели более высокие потолки, нежели на верхних этажах. Нижние помещения и комнаты перекрывались сомкнутыми, напоминающими монастырские, сводами , которые в столовой, гостиной, а также парадной зале, предназначенной для больших приемов, украшали росписи и орнамент из гипса. Высокие стены покрывали дубовые филенчатые панели, а в парадной зале и столовой фрески с мотивами виноградной лозы. В гостиной на стенах было развешано множество картин с изображением предков Алигьери, а также имелся огромный гербовый гобелен с орнаментальным обрамлением.

На втором и третьем этажах, а так же в кабинете отца, потолки были деревянные подшивные, а все двери украшали наличники с треугольными фронтончиками.

Полы были отделаны плиткой с геометрическим повторяющимся орнаментальным рисунком, по большей части с простой шахматной разбивкой.

Во всех комнатах и зале уютно расположились камины с шатровыми увенчаниями. В спальных комнатах имелось много драпировок из синего или зеленого бархата, усеянного золотыми или серебряными линиями, и по несколько сундуков на ножках в виде львиных лап.

Большая часть мебели, в основном из тёмного ореха, размещалась у стен. Лишь кровати в спальнях с легкими балдахинами на тонких резных стойках с задергивающимися занавесками, и стол в столовой были расположены посреди.

В доме имелось бесчисленное количество медных светильников и подсвечников, а на подоконниках заняло свое место множество фаянсовых ваз, в которых были высажены разнообразные растения, создавая впечатление словно природа шагнула в дом.

После того, как Винченцо с архитектором покинули дом, наступило затишье, не предвещающее ничего хорошего, так бывает перед штормом. С каждым днем проведенным в родном доме мне становилось все страшнее. Спустя неделю я настолько устал от ожидания худшего, что даже стал желать скорейшего наступления неизбежного. Я устал бояться, устал в отчаянии просиживать в отцовское кресле в его кабинете. Мне хотелось, что бы все началось скорее и так же быстро закончилось. Может быть тогда, я наконец смогу принять реальность такой какой она есть и смогу понять, как жить дальше.

Спустя еще неделю ничего не изменилось, жизнь в доме текла своим обычным чередом, ко мне потихоньку начало возвращаться спокойствие, усыпляя мои чувства и бдительность. Я начал думать, что возможно ничего и не изменится вовсе. И как только я начал забывать о грядущем – это было спустя три недели после ухода брата, я сидел в кабинете, завтракал как обычно, в моей голове начала потихоньку поселятся мысль о том, что возможно Винченцо передумал переселяться в этот дом и самая глупая надежда, что он решил оставить дом мне – объявился архитектор. Он вновь ворвался в размеренную жизнь дома так внезапно и стремительно, как неожиданно налетает ураган на спящий морской берег.

Мой слух вдруг уловил громкий шум, наполненный цокотом копыт, чьей-то многочисленной тяжелой поступью и неизвестными голосами. В какой-то момент я смог различить самый громогласный из них.

– Сюда! Давайте сюда! Аккуратнее, это очень дорогая древесина! – восклицал Гирландайо.

Мое сердце вздрогнуло, аппетит стремительно улетучился. Я опустил ложку на тарелку, так и не донеся ее до рта и поспешил во двор, откуда доносился шум.

В момент, когда я вышел на крыльцо, шествие во главе с архитектором уже вкатывалось во внутренний двор. Множество повозок, нагруженных деревом, мрамором, гипсом и другими материалами. Десятки рабочих, потных и в затасканных робах вносили гигантские балки, не вмещающиеся в повозки, на плечах.

– Что здесь происходит?! – неуверенно вскрикнул я, сбегав по ступенькам к процессии.

– По распоряжению синьора Алигьери сегодня мы начинаем работы, – деловито пояснил архитектор – Но я не разрешал, – растерянно возразил я.

– По распоряжению Винченцо-Карло Алигьери, – холодно поправился тот, и громогласно добавил, – хозяина столь благородно доверенной мне собственности! С его позволения я имею право вносить в данное помещение и его окрестности любые исправления.

– Но вы не можете… Я не хочу… – побелев задохнулся я.

– Прошу прощения, синьор, но ваши желания не учитываются, – понизив тон, сухо процедил Гирлондайо. – Я преследую цель доставить удовольствие лишь господину Винченцо.

– Так нельзя! – с трясущимися руками и пересохшим горлом пытался сопротивляться я.

Похоже архитектор начал терять терпение, так как следующие его слова повергли меня в оцепенение.

– Синьор Алигьери предупреждал, что вы можете чинить препятствия, – надменно произнес архитектор. – На этот случай он велел передать вам, что если вы намерены оказывать сопротивление моим действиям и его воле, то ваше прибываете в этом доме может значительно сократиться!

Воздух стремительно покинул мои легкие, словно я получил удар под ребра, по спине пронеслась стая холодных мурашек.

В этот момент архитектор достал из-за пазухи своей дорожной куртки свиток, развернул его и выставил перед моим лицом.

– Вот бумага, дающая разрешение на мои действия. А теперь позвольте пройти!

И не дожидаясь разрешения, он самодовольно обогнул меня и направился к дверям. Я так и стоял недвижимо.

Следующие несколько недель стали невыносимыми для меня. Я смотрел, как вместе со стенами рушиться моя жизнь и ничего не мог поделать. Каждый раз, когда в отчаянии я кидался к Гирландайо в надежде сохранить ту или иную родную вещь, тот стремительно, словно нож, вытаскивал из-за пазухи свиток с разрешением брата и произносил: "Я имею право!"

В такие моменты мне особенно сильно хотелось затолкать эту бумагу ему подальше в глотку и пинками спустить этого коротышку с крыльца дома.

Когда же мои попытки возразить архитектору стали особо ему докучать, я получил крохотную записку от брата с напоминанием о сокращении моего пребывания в его доме если я незамедлительно не прекращу докучать его доверенность лицу.

Я почувствовал себя загнанным в угол. Я жил в доме, к которому искренне был привязан душой и который уже больше никогда не будет моим. Мне хотелось бежать, но я не знал куда. Мне было страшно от ощущения, что в любой момент меня могут выгнать отсюда, из родного гнезда, из моей крепости, которая столько лет оберегала меня и дарила чувство защищенности. А теперь я вынужден созерцать, как она рушится и ничего не мог сделать, выбора не оставалось. К тому же во мне поселилось чувство стыда, даже перед прислугой, у которой так естественно было раньше попросить бокал вина. Я вдруг почувствовал себя нищим, голым, как мышь, застрявшая в мышеловке в ожидании своей участи.