Екатерина Русанова - История Левино Алигьери

– И все?! – потрясенно прошептал Винченцо, невидящим взглядом уставившись в нотариуса. – После всего отец оставил ему судёнышко и жалкую горстку монет? – тихо спросил он скорее себя, чем кого-то.

– Согласно завещанию моего покойного клиента, да, – деловито-строго подтвердил нотариус. – Могу быть свободен? – обратился он ко мне.

– Да, благодарю, – невнятно пробормотал я, не отрывая глаз от брата. Тот тупо смотрел на свиток и казался растерянным.

Синьор Ломбарди вышел в дверь.

Я и Винченцо остались одни в комнате. Повисла неуютная тишина. Речь вернулась к брату через мгновение, а в след за ним и прежнее состояние. На его лице снова отразился отпечаток надменной брезгливости.

– Ты не удивлен? – охрипшим от жажды голосом поинтересовался он.

– Нет, – спокойно ответил я.

Винченцо встал со стула и подошел к графину с вином промочить горло.

– И не раздавлен? – недоверчиво приподняв одну бровь он окинул меня оценивающим взглядом.

– Нет, – бесцветно произнес я.

– Нет, – непонимающе повторил Винченцо и отхлебнул вина, не отрывая от меня прищуренных глаз. – В чем дело? Отец оставил тебе что-то еще? – он сделал еще глоток, – Что-то значительное, о чем не сказано в завещании? – спросил он, отрываясь от бокала.

– Нет, – чувствуя раздражение солгал я.

Я смотрел на брата и не понимал. Я ожидал увидеть на его лице радость, удовлетворение, облегчение или хоть немного благодарности своему родителю, но не видел и намека на это. Заверщание отца вызвало в нем лишь разочарование и недовольство, словно он получил меньше, чем рассчитывал или не получил положенного вовсе.

– Я знал о завещании, – с печалью в голосе пояснил я. – Отец рассказал мне незадолго до смерти.

– Вот как? Отчего же он поступил так с тобой? Ты ему чем-то не угодил? – при последних словах он саркастично усмехнулся и одним глотком осушил бокал.

– Я не знаю, – холодно процедил я. – Он вызывал тебя к себе перед смертью, что бы рассказать все и попросить прощения. Вот и спросил бы у него… – раздражаясь больше произнес я.

– Извинится?! – мгновенно вспыхнул Винченцо, словно услышал нечто оскорбительное.

От неожиданности я вздрогнул, сделав шаг назад. По телу мимолетной волной прокатились мурашки.

– За что?! За то, что не любил меня?! – гневно вскрикнул он.

– Это не правда!.. Он любил тебя! – дрогнувшим голосом возразил я.

– Любил?! – злобно выплюнул тот. – Меня сослали в пансион едва ты родился, дабы придаваться любовным утехам со своей служ…

– Не смей так говорить о моей матери! – вскипел я, но тот меня не слышал.

– Он даже на похороны не явился! Он вернулся в дом, не сожалея о ее утрате! Меня отправил с глаз долой, а комнату моей матери… – обвинительно продолжал он, не переставая сверлить меня испепеляющим взглядом, – ее комнату он переделал уже спустя месяц! Не оставил ничего, что бы могло напоминать о ней! Мне пришлось просить ее портрет у деда, что бы иметь хоть какую-то память о маме! Отец не жаждал и моих приездов, не встречал меня, не обнял ни разу… – задохнулся он от возмущения. – Ты это называешь любовью?!

В глазах брата сверкали молнии, а в голосе слышалась такая ненависть, что я неожиданно почувствовал жалость к нему. Я наблюдал, как с другого конца комнаты он яростно размахивал пустым бокалом.

– Он оставил тебе все… этот дом… свое дело, – в попытке усмирить брата, возразил я. – Это ли не его любовь? Это ли не его раскаяние за скупость чувств к тебе?

– Он оставил это все потому… – Винченцо вдруг замер на месте и, словно пытаясь вспомнить что-то, устремил взгляд в потолок. – Как там было? – Внезапно он бухнул бокалом об столешницу, при этом я снова вздрогнул, схватил завещание, которое в порыве гнева бросил на стол отца, сорвал ленту и развернул свиток. – Так… Где же?… А, вот! … что бы тот сохранил их и древние традиции благородной семьи Алигьери. Ха! Благородной?! Связавшись с твоей матерью, он все предал! А когда появился ты, все стало еще хуже! Я стал совсем не нужен! – вновь отбросив завещание в сторону стола, почти кричал он от злости.

– Однако в поездки он брал тебя! Не меня, – настаивал я, хоть в глубине души и знал, что бессмысленно.

– Как помощника, не как сына! – жестко парировал тот. – Говори, что такого оставил тебе отец?! – потребовал брат, угрожающе нацелив на меня указательный палец зажатой в кулак руки.

– Он оставил мне судёнышко и жалкую горстку монет! – язвительно процитировал я слова брата. – Тебе мало? Что ты хочешь еще? – пытаясь сохранить в себе смелость, отбивался я.

Я никогда не видел его таким. Откровенно говоря, я вообще ни разу в жизни даже не слышал, что бы Винченцо даже голос повысил. Ярость, выливающаяся наружу сейчас, видимо, копилась в нем годами, сдерживаемая неизвестно какой силой. Смерть папы прорвала плотину чувтсв в нем, и вся ненависть бурным потоком устремилась наружу. В этот момент до моего сознания начал доходить смысл поведения Винченцо. Я вдруг понял, что брат испытывал к отцу вовсе не ненависть. Это была ревность и обида за то, что тот любил меня больше. Он видел теплоту отца ко мне даже в том, что он не оставил мне ничего. Винченцо чувствовал, что отец принял такое решение не с проста и не из прихоти – папа сам так мне сказал, и это злило Винченцо, хоть он этого и не слышал.

Мне вспомнился один момент из прошлого, когда я провожал отца в очередное плавание. Мне тогда было тринадцать. Стоя на пристани, я махал уходящему вдаль судну. На палубе стоял отец и махал мне в ответ. Вдруг к нему подошел Винченцо и обнял, а отец непроизвольно положил ему руку на плечо. В этот миг я испытывал зависть к брату за то, что это он, а не я сейчас обнимаю отца, стоя на судне, уносящем их в очередное приключение. Я испытывал ревность каждый раз, провожая их, пока судно не скрывалось за горизонтом. А потом с пустотой, быстро заполняемой чувством одиночества и ненужности в сердце, плелся обратно домой.

Видимо, мы оба чувствовали одно и тоже в данный момент. Мы оба завидовали друг другу, мы оба ревновали.

На какое-то время снова воцарилась тишина. Мы смотрели друг на друга без вызова и, мне показалось, что в глазах брата промелькнуло понимание, но лишь на краткий миг. Потом с ноткой обычного высокомерия он произнёс:

– Через два месяца я перевезу сюда семью. Пожалуй, этого должно хватить на подготовку и сборы.

Он оторвался от своего места и направился к двери.

– Они в подвале, – тихо сказал я ему в след.

– Что? – на мгновенье задержавшись, растерянно спросил брат.

– Вещи твоей матери. Они в подвале. Он не уничтожил их. Вещи там, – виновато пояснил я.

Брат отстраненно задержал на мне взгляд прежде, чем покинуть комнату, а затем вышел, не закрыв за собой дверь. Мне было не понятно, благодарен ли он мне за эти слова или ему все равно.