Екатерина Русанова - История Левино Алигьери

Множество людей в течение последовавшей недели посетило наш дом в надежде выразить свои соболезнования и засвидетельствовать почтение будущему наследнику безмерных богатств семьи, а мне хотелось спрятаться и убежать. Стыдливо отводя взгляд в сторону, я принимал их сожаления об утрате и спешил уединиться в отцовском кабинете, сгорая от безысходности своего положения и от горя.

Вот и сегодня вновь забившись в массивное кресло, я трусливо готовился принять свою судьбу. С минуты на минуту ожидался нотариус зачитать завещание отца. С минуты на минуту все должно было закончится, и очень скоро все узнают, что я навсегда так и останусь безродным, незаконным сыном своего отца. Тогда восхищенные взгляды обратятся к Винченцо, а я, несомненно, буду изгнан из города и забыт, как давнишняя сплетня.

Часы на комоде безжалостно отсчитывали минуты, неуклонно приближая этот трагический для меня момент. Стук в дверь раздался, как удар молотка о древесину перед оглашением приговора. Дверь скрипнула, и в проеме возник управляющий домом Роберто.

– Нотариус, господин… синьор Ломбарди ожидает в гостиной. Куда прикажите проводить? – робко доложил он.

– Эммм, – заикнулся я и подавился в тот же миг. Спустя минуту я откашлялся в кулак и распорядился, – Сюда… проводи… в кабинет. Здесь будет удобнее всего.

Роберто послушно кивну и собрался уходить.

– А Винченцо уже прибыл? – поспешно поинтересовался я.

– Нет еще, господин, – отозвался тот.

И только он это сказал, как во дворе послышался цокот копыт и поскрипывание прибывшей кареты.

– Разрешите проводить? – неловко спросил управляющий.

– Д-да, идите, – запинаясь, позволил я.

Когда дверь за ним закрылась, я с дрожью в теле, как мог, расправил плечи, уселся в кресле прямее и попытался прогнать с лица выражение отчаяния, напустив, как мне казалось, вид скорби от утраты отца и покорности дальнейшей судьбе, однако дрожь в руках выдавала мой страх. Потом меня вдруг посетила мысль, что за столом я мог выглядеть по хозяйски, словно и не имел сомнений в завещанном, а после оглашения последней воли отца мое положение вообще могло показаться неуместным или восприниматься, как вызов Винченцо. Я быстро встал, отошел от стола подальше и, решив, что так буду выглядеть лучше всего, прошел к окну, изобразив любование садом.

Через минуту в дверь снова постучали, в проеме показался Роберто, за ним шел синьор Ломбарди.

Армандо Ломбарди был энергичным волевым человеком средних лет, среднего роста, поджарый, с темно-коричневыми глазами и близко расположенными друг к другу бровями, придававшими его лицу строгий вид, даже когда тот улыбался. Он всегда одевался с иголочки, имел пышную бороду с бакенбардами и аккуратно зачесывал назад каштановые доходившие до плеч волосы, сквозь которые просвечивала зарождающаяся лысина, тщательно скрываемая беретом без полей. Сколько я его знал, он был хорошим другом моего родителя и частенько обедал у нас вместе с супругой.

Нотариус широкой походкой вошел в комнату, свободной рукой крепко сжал мою руку в знак приветствия, и, после моего предложения расположиться в отцовском кресле, деловитой походкой проследовал к столу. Когда он занял место, положил свою сумку из кожи, крепко зажатую в другой руке, на столе, вынул маленькие, с овальными стеклами очечки из кармана симарры , насадил их на нос и достал бумаги, дверь снова распахнулась. В кабинете появился Винченцо. Я непроизвольно вздрогнул и углубился в затененную часть кабинета.

Брат был, как всегда холоден и молчалив. Он поприветствовал меня уничижающим взглядом, прошел в противоположную сторону и уселся на стул, недовольно сцепив пальцы рук на поясе с таким видом, словно вся эта процедура была ему крайне неприятна, и он хотел поскорее с ней разделаться.

– Ну-с, приступим! – заявил нотариус, наконец, разложив все бумаги на столе. – Мы собрались здесь сегодня, пятнадцатого марта одна тысяча четыреста восемьдесят четвертого года, дабы зачитать последнюю волю моего уважаемого клиента Меркуцио-Горация Алигьери.

Винченцо презрительно фыркнул себе под нос, отвернувшись к окну.

Синьор Ломбарди продолжил, не заметив этого:

– Итак, завещание Меркуцио-Горация Алигьери от двадцать шестого апреля одна тысяча четыреста восемьдесят второго года, составленное в городе Амальтия Амальтийского герцогства в присутствии и со слов озвученного мной лица, гласит, – монотонно зачитал он, – я, Меркуцио-Гораций Алигьери, сын Горация-Паоло Алигьери, рожденный девятнадцатого ноября одна тысяча четыреста тридцать третьего года в городе Амальтия, настоящим завещаю моему старшему сыну Винченцо-Карло Алигьери родовой дом под номером №4 по улице Роз в городе Амальтия вместе со всем, находящемся в нем имуществом и землей, – на одном дыхании прочитал нотариус, затем вздохнул и продолжил: – а так же поместье «Гнездо» в пяти милях на северо-востоке от города Амальтия со всем имуществом и землей, что бы тот сохранил их и древние традиции благородной семьи Алигьери для потомков…

При этих словах Винченцо резко развернулся на стуле и вперил свой недоумевающий взгляд в нотариуса.

– …свою судовую компанию со всем имуществом, включая семь суден, в надежде, что тот достойно продолжит дело своих праотцов…

По мере того, как синьор Ломбарди продолжал скучно зачитывать документ, глаза брата все больше расширялись, и в конце стали походить на маленькие тарелочки, а рот от удивления раскрылся, что придало лицу Винченцо глупый вид.

– … все состояние, скопившееся на счетах в банках и сейфах компании, что бы тот сохранил его и приумножил.

Когда нотариус закончил с предназначенной Винченцо долей наследства, брат еще какое-то время тупо смотрел на него невидящим взглядом. Но затем недоумение сменилось недоверием. Он перевел прищуренный взгляд на меня, ожидая подвоха в дальнейшей части документа.

– Своему младшему сыну Левино Алигьери я оставляю самое дорогое моему сердцу судно «Летиция», пришвартованное в порту города Арфлюрер во Франции, и деньги, переданные ему лично перед смертью, что бы тот мог последовать за судьбой и нашел свой путь в жизни.

Про оставленные деньги на счету во Франции отец тактично не упомянул.

– Текст завещания записан с моих слов и до его подписания прочитан мною лично в присутствии нотариуса, – закончил Армандо Ломбарди, вздохнул, скатал документ в трубочку, перетянул лентой и протянул Винченцо.

После того, как тот, прибывая в растерянном и изумленном состоянии, закостенелыми руками взял свиток, нотариус достал точно такой же документ из своей сумки, поднялся с кресла, обогнул стол и вручил его мне.