Сергей Самаров - Пепел острога

– Про конунга Ансгара Разящего я не слышал, – прервал второго тот, что заговорил первым. Тон воя, в отличие от второго, звучал почти миролюбиво, но и это могло быть не миролюбием, а тоже свойством голоса. Но, судя по интонациям, он хотел, видимо, сказать свое, более мягкое, чем слова товарища. – Но с конунгом Кьотви я сам дважды воевал и ничего плохого про него сказать не могу. Отбивались мы от него, и мир заключали… Пока был договор, слово держали, мир хранили и коварство не расцеловывали… Всем бы дикарям так… Рад буду сына Кьотви на нашей земле приветствовать. Так, объясните, люди добрые, что произошло… По вашему виду можно понять, произошло что-то не самое для вас приятное…

– Конунг Ансгар… – начал было снова Хлюп.

Но Ансгар, устав уже от долгих и бестолковых объяснений нелюдя, сам шагнул вперед.

– Я – Ансгар, сын конунга Кьотви. Вчера вечером мы на двадцативесельном драккаре приплыли в ваш город к кузнецу Даляте, который ставил новый клинок на мой меч. Утром мы отправились в обратную дорогу, поскольку дома нас ждали срочные дела. Но сделать эти дела нам кто-то стремился помешать. А на реке нас атаковал тридцативесельный шведский драккар, что отплыл от городского причала накануне вечером. В результате боя на реке оба драккара утонули вместе со всеми воинами. Мы – все, что осталось…

– А при чем здесь царство Мары? – опять поинтересовался второй вой. – На каком драккаре болезни плыли?

– Конунга мы еле спасли, – ответил Хлюп. – Мара уже готовилась забрать его к себе, но не случилось. Его вон тот пес, посланный Огненной Собакой, из воды вытащил… Огнеглазом доброе существо зовут…

Городской пес, только что получивший имя, улегся здесь же в дорожной пыли, уложив большую умную голову между лап, и спокойно дожидался, когда люди закончат разговор, чтобы отправиться вместе с ними дальше.

– А почему считаешь, что его Огненная Собака послала? – спросил все тот же недобро любопытный второй вой.

– А откуда городскому псу на лесном берегу взяться? – Хлюп явно не желал рассказывать еще и про шишимору, чтобы не затягивать разговор и не путать стражу.

– Ладно… А со шведского драккара кто-то спасся? – продолжил допрос первый вой.

– Несколько человек уплыло на обломках по течению, – объяснил конунг. – Мы даже не знаем, наши это или шведы. Остальные утонули. В доспехах не поплаваешь…

Третий вой, до этого слушающий молча, вдруг пробасил так, что невольно подумалось, будто сейчас его слова по облакам с грохотом прокатятся:

– К воеводе их… Пусть там разбираются… Не нравится мне эта история про драккары. У нас мирный город, а когда рядом разбой чинится, на нас плохо думают. К воеводе…

– Разбой не мы чинили, – заметил Ансгар. – Разбой чинили против нас.

– А тебя, конунг, никто и не обвиняет. Но воевода с посадником должны разобраться и учинить правеж [94]… – сказал вой на буланом коне.

Вой с громогласным голосом молчал. Берег, видимо, свои весомые слова. Он уже сказал, что хотел сказать, и ждал только выполнения сказанного.

– Мы готовы, – согласился Ансгар.

– Мы готовы, – вслед за конунгом повторил и нелюдь Хлюп.

Громогласный вой кивнул и развернул коня.

– Идите за нами, чтобы не показалось, будто мы ведем вас, как воров, – сказал первый вой, явно не желающий показывать строгость. – Идти со стражей, это не то же самое, что идти под стражей. До города уже не далеко. И не говорите, если кто спросит, что вы урмане. Не надо это всем знать, чтоб беды не вышло. А то побьют, не разобравшись. Тут такие страшные вести из Бьярмы пришли, что урман хорошо не встретят. Не за что их, стало быть, расцеловывать.

Ансгар не понял последних слов, но переспрашивать не стал. Само, решил, все выяснится, когда придут к воеводе. С самим воеводой они мельком уже встречались у кузнеца Даляты, и он плохого впечатления не произвел…

Подворье воеводы было маленькой, но, кажется, основательно укрепленной крепостью внутри большого городища. Может, и не крепостью, а просто большим острогом, который в таких городищах называют обычно кременцом [95]. Ансгар не увидел в городище Огненной Собаки больше ни одного двора, обнесенного настолько высоким тыном [96]. Да и ворота здесь были не из жердин, как в других дворах, а тоже бревенчатые, хотя, конечно, на ворота бревна шли потоньше, нежели на тын. Открывались ворота кверху с помощью системы из нескольких блоков и толстых веревок. Но закрыть и открыть такие ворота, на взгляд юного конунга, было делом не одного мгновения.

– Зачем здесь такие ворота? – поинтересовался Ансгар. – Чтобы их открыть-закрыть, несколько человек надо.

– А они закрываются только в дни войны, когда враг под стенами, – сказал Хлюп. – Тогда люди пользуются малыми воротами с другой стены. В мирные дни здесь стражники туда-сюда дни и ночи напролет ездят, порядок стерегут. Зачем тогда закрывать… А чужой, чтобы его здесь на копья не подняли, сам не полезет…

Вошли вслед за тремя стражниками во двор, где оружных людей собралось много, и на прибывших, сразу по соломоволосому с обильной проседью Титмару определив его скандинавское происхождение, посматривали явно недружелюбно. Ансгару от бабушки-гречанки волосы достались более темные, да и лицо у него было не такое слишком уж характерное, как у кормчего, тем не менее, недружелюбные взгляды и его касались. По большому количеству меха в летней одежде оружных людей конунг сразу признал в них прибывших из Бьярмы, про которых говорил стражник. Значит, это у них неприятности с норвежцами…

У крыльца стоял взнузданный каурый конь, которого только накануне вечером Ансгар видел во дворе кузнеца Даляты. Только сейчас конь был под другим, более дорогим седлом и имел сбрую с красивой серебряной насечкой. Вчера на коне была более простая упряжь, но в кузницу, понятно, не ездят, готовя коня, как на смотрины.

Но конь оставался все таким же прекрасным животным, как и вечером. Юный конунг, разглядывая великолепного сильного скакуна, слегка сузил глаза, словно ему было больно смотреть. Но эта боль была вполне реальной. Воспоминание кольнуло как-то неприятно и навеяло новые мысли, которые сразу после крушения кораблей и спасения еще не были полностью осознаны и не посещали юношу. Ярл Фраварад на этого коня только еще вчера вечером смотрел, тоже им восхищался, но теперь посмотреть уже не сможет и не сможет заметить смену узды и седла. Рядом с костром в Вальгалле ярла другие думы посещают. А сам Ансгар теперь совсем один на свете остался, без близкой родни, если не считать двоюродных братьев, двух сыновей ярла Фраварада, но они намного моложе самого Ансгара и не могут пока служить ему сильной поддержкой при возвращении в родные края, чтобы и там, как здесь, по праву назвать себя конунгом. Есть еще, правда, воины отца и воины Фраварада, и они пойдут за своим юным конунгом в любой бой, если идти в бой потребуется. А лучше бы обойтись без войны и решить все по закону и справедливости, тем более что противники смогут выставить более сильное войско. А как без войны обойтись? Слово воинов в решении важных вопросов будет едва ли учитываться так, как учитывалось бы слово других ярлов, хотя бонды тоже имеют право голоса. Голоса многих бондов принадлежат воле ярла, и они будут говорить то, что им их ярл прикажет. Но есть еще и свободные бонды, которые могут за любого высказаться. Но окончательное слово все равно будет принадлежать ярлам, к голосу которых лагман прислушается. Значит, на справедливость полагаться трудно. И тогда справедливость потребуется подкреплять силой. И юноше доказать свою силу и жесткость будет нелегко, потому что против него выступят многие сильные и жесткие, опытные и в войне, и в политике ярлы. Хорошо только то, что они разъединены, и каждый тащит титул на себя, тайно уже примеряя его. Так и их победить можно. Главное, не позволить ярлам объединиться, и, если получится, объединить их против самого сильного противника, которого они и сами побаиваются допустить до титула, – против Торольфа Одноглазого. Ярлы опасаются, что такой конунг будет грабить своих же. Но это все проблемы отдаленного будущего, до которого еще много-много дней пути, а когда начнется этот путь, еще неизвестно, и не стоит пока забивать ими свою голову. Лучше решать заботы, лежащие близко, потому что они требуют решения немедленного, иначе, если разрешены не будут, повлекут в дальнейшем осложнение во всех новых делах.