Сергей Самаров - Славянский сокол

Лют понял, что Трафальбрасс начал очередную интригу, теперь уже откровенно направленную против его князя. И здесь, среди данов, вагров и саксов, вступиться за честь Годослава и доказать, что герцог лжет, мог только он один. Кровь ударила юноше в голову. Он заговорил, выкрикивая в волнении слова, понимая, что простому воину непозволительно оскорблять герцога, и, тем не менее, не имея сил удержаться.

– В окружении князя Годослава никогда не было норвегов. Ты, герцог, клевещешь на моего князя! Если тот повешенный и норвег по национальности, то служил он тебе, а не бодричам, и повешен был по заслугам. Это твоих людей повесили вместо тебя. Твое место вместе с ними, так и знай!

Трафальбрасс медленно повернулся. Оскорбление было дерзким и возмутительным настолько, что он не сразу смог перевести дыхание и ответить этому хрупкому и наглому мальчишке. Но вместе с поворотом бочкообразного корпуса герцога начал подниматься и его мощный кулак, стянутый железной перчаткой.

Люта спас, как ни странно, один из оруженосцев Трафальбрасса, посчитавший, что сам Сигурд не может ответить на оскорбление простолюдина, не запятнав свою честь, но оруженосец имеет на это полное право. Оруженосец выступил из-за спины герцога и встал перед молодым пращником. Одинакового с Лютом роста, но вдвое превосходящий его шириной плеч, старший по возрасту, воин не сомневался, что сумеет поставить этого мальчика на место лучше, нежели это сделает герцог.

– Кто ты такой, славянин, чтобы оскорблять его светлость? Как смеешь ты сомневаться в словах высокопоставленного лица! Ты – мальчишка… – выкрикнул оруженосец по-датски.

И он с силой ткнул пальцем в грудь пращника, словно только одним этим пальцем намеревался убить или хотя бы устрашить.

Но палец согнулся, ударившись в кольцо кольчуги, а Лют не отступил ни на шаг, более того, выставил вперед левую ногу, приняв воинственную позу. И ответил по-сакски, чтобы слышали все, кто собрался вокруг них:

– Я служу князю Годославу с первого дня, когда он сел на княжеский стол в Рароге. Тогда я в самом деле был еще мальчишкой, но прекрасно помню эти дни. И потому знаю хорошо всех, кто его окружал и окружает. Следовательно, могу с полным правом сказать, что твой герцог лжец!

– Убей его, Гунальд, – сказал Сигурд, оценив ситуацию и сообразив, как мало украсила бы его репутацию драка с простолюдином. – Убей его, или я убью тебя.

Гунальд положил руку на кинжал, хотя за плечом его висел меч.

– Ну уж нет! – выступил вперед рыцарь-сакс с перевязанной рукой. – Сначала мы должны выслушать этого молодого человека. А только потом разрешить дело с честью. И не ударом кинжала, а равным поединком.

– Кто он такой, чтобы я слушал его бредни? – сказал герцог. – Я ни разу не видел этого человека в окружении Годослава, но я видел там повешенного норвега Годослава и утверждаю это.

– А я, – сказал Лют, – утверждаю, что человек, которого ты называешь норвегом, служил тебе. Пятеро твоих воинов подло напали на эделинга Аббио и хотели его повесить. Одного из них я зарубил мечом, одному проломил голову камнем из пращи и вытащил эделинга из твоей петли. А потом видел твоего воина с проломленной головой. Он и сейчас сидит возле твоего роскошного шатра, не слишком его украшая, греется у костра, скрыв голову подшлемником. Я не полностью, надеюсь, отбил ему память? Тогда следует спросить у него, где он заработал удар по голове?

Сигурд готов был голыми руками разорвать в ярости этого жалкого мальчишку. И тем совершить акт мести. Но он был не только сильным и храбрым воином, но еще и хитрым, расчетливым политиком. Он легко просчитал последствия, к которым приведет взрыв его ярости. И потому просто, почти буднично повторил:

– Гунальд, я, кажется, приказал тебе убить этого лжеца.

Рыцарь с перевязанной рукой стоял сбоку и не мог помешать Гунальду, выхватившему кинжал и уже замахнувшемуся им для удара. Сам Лют не подготовился к защите, думая, что предстоит равный поединок, как сказал только что рыцарь, и потому даже не передвинул ближе к руке меч. Кинжал начал уже опускаться и непременно ударил бы юношу в незащищенное горло, куда Гунальд и прицелился, когда раздался короткий свист, и ременная петля обхватила руку оруженосца в запястье, выбив из нее кинжал. Какая-то неведомая сила отдернула самого Гунальда назад, повалив наземь.

– Кто посмел? – взревел Сигурд в ярости, резко повернувшись и глазами дикого оскорбленного зверя рассматривая Далимила-плеточника, подбирающего свой бич для следующего удара, если такой потребуется.

– Я посмел! – с вызовом сказал Далимил и отвел плетку за спину. Следующий удар занял бы секунду, а Сигурд даже приблизиться к нему не успел бы.

И герцог, встретившись взглядом с суровым воином, увидел вдруг в его глазах, что этот следующий удар, если в самом деле последует, придется в лицо ему, герцогу Трафальбрассу. Это будет страшный удар… Герцог не боялся никогда ни меча, ни копья. Но удар плеткой просто опозорит его на всю оставшуюся жизнь. Плеткой бьют животных и рабов, но не герцогов. Такой удар превратит его, сиятельного и знаменитого, в равного рабу.

– А ты еще откуда взялся и вообще, кто такой и кто дал тебе право ударить моего оруженосца? – спросил Сигурд уже без открытой ярости, которую только что демонстрировал. – Своих оруженосцев бить имею право только я.

– Я оруженосец рыцаря, которого вы зовете князем Ратибором, он бился сегодня в меле плечом к плечу с тобой.

– И что же, у вас в Аварии все лезут в дела, которые их не касаются?

Далимил не подтвердил свое аварское подданство и не отверг его. Сказал обтекаемо:

– В Аварском каганате есть хороший обычай. Там лжецов бьют кнутом. И я очень хочу ударить тебя, конунг, потому что ты – лжец и негодяй, каких не сыскать по белу свету.

– Что-то у нас сегодня происходит неприличное, господа… – хмурясь, сказал рыцарь с перевязанной рукой, сообразив, что кастовая принадлежность требует от него кастового братства. – Оруженосцы и простолюдины позволяют себе оскорблять рыцарей!

– Я только свидетельствую против конунга Трафаль-брасса, обвиняя его во лжи, – ответил Далимил. – И говорю о своем желании наказать лжеца, как наказывают последнего раба. Потому что только рабу прощается отсутствие чести. Его за это не убивают, а бьют.

– Что ты и твой князь можете знать про все это? – взревел Сигурд, почувствовав поддержку.

– Да, – сказал и рыцарь, – что ты имеешь сказать нам?

– Это я подобрал на дороге двух раненых саксов, что сопровождали эделинга Аббио во время подлого нападения. Они утверждают, что узнали людей Сигурда в нападавших, хотя те и были в одежде франков. Этих же людей они узнали и в повешенных. Это были люди Сигурда. Следовательно, отказываясь от них, конунг Трафальбрасс лжет и снисходит в своей лжи до уровня раба, которого следует бить кнутом.