Андрей Максимушкин - Варяжский меч

Рагнар, к своему удивлению, увидел боярина Чекмаря. Выхаживавший лошадь в поле люблинец приветственно помахал рукой велиградцам, но сам приближаться не стал. Видимо был занят. Интересное дело. Расстались с главой люблинских находников в Старграде. Если где и должен быть боярин, так с князем Славером. Однако сам Славер еще к рати не присоединился. Может, передовых с весточкой послал? Возможно.

Вот и стан. За очередным подъемом с дороги открылся вид на облюбованное ратью поле. Действительно, шатров много. От края до края все пестрыми, разноцветными навесами и шатрами заставлено. У реки на заливных лугах табуны лошадей пасутся. На краю стана, у перелеска, времянки кузнецов, плотников, кожевников и прочих мастеров виднеются. Кругом множество людей, костры горят, дым к небу поднимается. Уже отсюда чувствуется запах готовящихся в котлах каш, грибниц, похлебок. Проголодавшимся варягам щекочет ноздри аромат жареного мяса.

А что это там, вниз по течению? Бани! Много их построили, на всю немалую рать. Самое то — с дороги попариться, смыть пыль, грязь и кровь.

Старики рассказывают: в давние времена вернувшийся из похода или с охоты муж не мог в дом войти и за стол с родовичами сесть, пока в бане не отпарится. Чтоб души убитых им врагов или зверей по следу своей крови к роду не пришли. Сейчас времена другие, обычаи меняются. Волхвы учат: если воин с чистым сердцем и во славу своего рода врага убил, навь к нему не привяжется. Перун чистой огнезарной молнией нежить прогонит. Он завсегда обороняет тех, кто его чтит. Время другое, а помыться с дороги все одно первое дело.

Оказалось, шатры, коновязи, дрова и даже съестной припас для Славомировой дружины уже заготовлены и место им отдельное близ шатров старшей дружины готово. Встретивший варягов боярин Након, полноватый громогласный муж, не любивший кровавые ратные потехи, но зато прекрасно умеющий с хозяйством управиться и деловой хваткой не обиженный, показал бойцам их участок стана. На клич боярина прибежали холопы, помогли воинам коней расседлать, сумы по шатрам раскидать, обед сготовили.

Вообще, в стане чувствовался порядок, не зря старый Белун быстро вернулся на этот берег, следил, как рать собирается. Бдел князь, чтоб люди нужды ни в чем не испытывали, и ссоры в стане быстро пресекались. Воины со всех концов Полабской Руси стекались, могли и старые обиды вспомнить, и новые нажить. Здесь князю волхвы помогали. Было их немного, всего-то полторы дюжины священнослужителей, но они везде успевали: и обряды справляли, и требы Богам ставили, и раненых да больных выхаживали, и, если надо, ссоры пресекали, не давали крови пролиться. Казалось, сам Стрибог волхвов туда, где они нужны, по воздуху носит.

В конце дня, отдохнув как следует, Рагнар нашел шатры люблинских воинов. Его сразу узнали, многие находники Чекмаря помнили велиградского десятника, вместе Старград брали. Встретили Рагнара тепло, пригласили к костру, затем ендовой меда языки смочили, чтоб разговор легче потек. Молодой ободрит многое узнал из того, что после ухода дружины в Старграде произошло.

Боярин не все рассказал, часть утаил, но по глазам, по обмолвкам чувствовалось — он без разрешения Славера ушел. Было там что-то нехорошее, словно черный поп между русами пробежал. Жизнерадостный, добродушный, улыбчивый Чекмарь уходил от прямых вопросов или отмалчивался. Был он сегодня мрачен. Единственное, воевода рассказал, что служит сейчас князю Белуну и собирает для него дружину вагров. Были сегодня в стане и двое сыновей Чекмаря, такие же медведи, только помоложе и покрепче. Второй из них, Стоигнев, при людях играючи подкову разогнул, а потом вокруг шеста обмотал. Самый же младший, Вятко, сейчас должен был весь род Чекмаря из Люблина в Велиград перевозить. Да, большая, злая обида легла между боярином и князем. Не все так просто оказалось.

— Так, говоришь, герцога Бернарда твои мечники достали? — Старый князь бросил на сына хитроватый взгляд из-под кустистых седых бровей.

— Дотянулись, подсекли. Только голову снять не удалось, герцога его рыцари отбили, — унылым, грустным голосом отозвался Славомир.

Князья сидели на берегу Зницы чуть выше стана. Стреноженные кони щипали траву на краю подходившего к реке леса. Вокруг спокойно, людей рядом не видно, некому разговору помешать. Шумный воинский стан скрывался за лесом, но не давал о себе забыть. Даже досюда доносились ржанье лошадей, гомон, звон железа, ритмичные удары кузнечного молота.

— Может, ты и правильно сделал — попытался дотянуться до волчонка, одним ударом у Оттона лапу отрубить.

— И воинов потерял, — кивнул в ответ Славомир.

— Не кори себя! — На плечо молодого князя легла отцовская ладонь. — Зато теперь твоя дружина готова саксов зубами грызть. Стерх рассказывал: мертворожденные пленников казнили? Значит, никто из наших сейчас оружие не бросит. И саксонская конница хорошо потрепана, — заключил Белун.

— Отец, ты рассказывал, что видел, как Оттон Первый твоего отца повесил?

— Да, было дело. Я в то время совсем молодым был, как Мечислав, тоже в битвы рвался и о славе мечтал. Саксы тогда нас набегами тревожили, людей угоняли, дань требовали. Мы и поднялись на них ратью. Начался поход удачно, крепости отбили, с данами и уграми договор заключили, они вместе с нами должны были на Оттона идти. К нашей рати даже несколько саксонских баронов и графов со своими дружинами пришли, им тоже король жизни не давал.

Только Оттон слишком быстрым оказался, успел ударить, пока даны и угры к нам не подошли. Погибла наша рать в поле, много воинов полегло, река Ракса кровью наполнилась. Мне тогда повезло — вместе с верными мечниками сквозь Оттоновых рыцарей прорубился и утек. А дед твой, Стоигнев, в плен попал. Оттон после битвы всех пленных повесил: и русов, и саксов — даже знатных людей не пожалел. Все семьсот человек, всех повесил.

— А потом он пошел нашу землю разорять, — добавил Славомир. — Отец, почему ты тогда пришел к Оттону? Почему поклонился упырю и его руку признал?

— Пришлось, — тяжело вздохнул Белун, лицо князя исказила гримаса боли. Он до сих пор переживал беды и позор тех дней.

— Много зла нам саксы и христиане принесли. Людей селами и городами в рабство угоняли. Мужей, кто за оружие хватался, рубили нещадно. Кто не успел в лесах и болотах спрятаться, всех убили или холопами обратили. Храмы жгли, на их месте свои жертвенники Распятому возводили. Марена тогда хорошо погуляла. А мне пришлось шею склонить. Я же старшим в роду остался, мне и ответ за ободритов держать. Горько было, а пошел. Поклонился, дары принес, согласился дань платить, зато жизнь для рода вымолил.

— Понимаю, отец. Горько тебе пришлось.