Андрей Посняков - Земля Злого Духа

Еремеев потрогал занывший вдруг шрам, покусал ус:

– Делай, отче! Я девам скажу, чтоб за Устиньей присматривали.

– То правильно, – одобрительно кивнул отец Амвросий. – И хорошо б ей дело какое-нибудь найти. Чтоб отвлекалась.

– Так ведь, отче, дел-то у всех дев нынче полным-полно! Дровишки, обеды да прочее…

– Все одно – пущай у нее наособицу что-нибудь будет. Чтоб не думалось. Вот хоть… – Священник помолчал и неожиданно улыбнулся. – Язычник наш младой, Маюни, пущай ее речи своей обучит – может, и пригодится, ага?

– Так он Настю учит уже! – вспомнил Еремеев.

Отец Амвросий прищурился:

– Ну и это – пусть. Сперва пусть – одну, потом уж – вместе. Боюсь, подружек своих бедолага Устинья долго еще стесняться будет… да и не токмо подружек – всех.

Священник как в воду глядел: стеснялась Устинья, не разговаривала ни с кем, даже не ела, лишь только испила родниковой водицы. Сидела молчком у костра, глядя, как чистят казаки пищали, потом поднялась, пошла к лесу…

– Ты куда? – дернулась следом Настя.

Устинья обернулась:

– В лес. Ягод хочу поесть. Одна. Ты не ходи за мной, ладно?

Сказала и так сверкнула глазищами, что Настя опешила: ну зачем на своих-то с такой злобою зыркать?

– Иди, иди, ладно. К обеду только вернись.

– Приду, – прошептала Устинья и, сделав пару шагов, тихо, себе под нос, продолжила: – Может быть. Кому я теперь, такая, нужна-то?

Настя не слышала ее слов, побежала к кострам, к стругам:

– Маюни не видали? Ну, проводника нашего?

– Не, не видали.

– Вроде к атаману пошел. Я слыхал, как звали.

– А атаман где, в шатре своем?

– Не, милая. Вона, у дальнего струга.

– Ага.

– Господи, прости меня, – опустившись на колени перед раскидистой елью, тихо молилась Устинья. – И ты прости, Пресвятая Богородица Дева. Не поминайте лихом рабу Божию Устинью, Федора-горшечника с Вычегды дочь. Сами знаете, как все вышло… Спасибо, что помогли… зря, наверное. Нечиста я теперь! – подняв голову к небу, с тоскливым вызовом выкрикнула девчонка. – Срамница! Грешница!

А что тут еще скажешь? Теперь уж нет жизни и не будет. Изнасилованная, обесчещенная… да еще не добрым молодцем, а каким-то страхолюдным чудовищем, омерзительной вонючей сволочью, гнусным похотливым людоедом! А даже и добрый молодец если б и был, все равно – бесчестье! На родной-то стороне – подалась бы в любую обитель, приняла бы постриг… ежели б смогла с этим жить. Ах, как мерзко все! И казаки – парни молодые, красивые – все видели. Жалеют ее, а про себя, видать, посмеиваются – бесчестная! Что бы им чуть попозже подойти… чтоб уже убили ее, сожрали бы. Лишь бы не жить… такой вот…

Да и как жить-то? И без того все девы к ней так себе относились, а уж теперь-то – и подавно. Опозоренная! Так и дома, когда еще батюшка с матушкой да сестры были живы, как-то показывали на лугу, на Ивана Купалу, девки на одну, шептались. Мол, зазвали ее как-то трое парней в избу да сотворили толоку… Кого ни попадя не затянут, знать, сама тоже грешна. Теперь уж ни замуж, ни на люди, даже в обитель навряд ли сунешься. Одна дорога – в гулящие, душу свою погубить… коли уж погублено, обесчещено тело. Да, в гулящие… либо…

Та девушка в омут бросилась, тогда же, на Ивана Купалу, позор с себя смертию смыла. Вот и у нее, сиротинушки, никому не надобной Устиньи, ныне такой же выход остался. Только он один. Тогда просто похоронят… Пальцами не будут показывать, пересмеиваться за глаза… Хоть и это, конечно, грех – но иного теперь не дано и не будет.

Сперва к озеру хотела Устинья, да потом передумала – слишком уж много там казаков, бросятся следом, вытащат… Нет! Хитрей дева сделала, не дура: у костерка сидючи, прихватила тайком чей-то кушак. Вот теперь-то он пригодится! Вон и дерево подходящее, надежный, крепкий сук… И вот эту гнилую колодину подтащить… оп… тяжелая! Ну, еще разок… ага…

Взобралась несчастная на колоду, кушак на сучок приладила, сунула в петельку голову, помолилась:

– Господи, Богородица Дева…

Помолилась… Да, очи зажмурив, прыгнула. Дернулось, забилось в петле юное девичье тело…

…У дальнего струга молодой атаман Иван Егоров сын Еремеев ныне собрал всех десятников: Ганса Штраубе, Яросева Василия, недавно назначенного Мокеева Олисея, Андреева Силантия и прочих. Конечно, и отец Амвросий пришел с послушником Афоней, коего веселый ландскнехт из Мекленбурга обзывал «верный клеврет». И осанистый Чугреев Кондратий уселся недалече, и даже Михейко Ослоп – и тот пожаловал, встал скромненько, на дубинищу свою огромную опираясь. Не звали, но и не гнали – атаман, глаза скосив, махнул рукой: пущай его слушает, может, что умное скажет – все ж не дурак парень, хоть и косая сажень в плечах и силища неимоверная, да «сила есть, ума не надо» – то не про Михея сказано!

Иван с видимым удовольствием чертил на белом озерном песке прутиком карту – как да куда идти. Все четко было прорисовано: сначала левой протокою до небольшой речки, там – вверх по реке десять с половиною верст, дальше – по равнине – волоком версты три, там и заночевать в заранее присмотренном разведчиками месте.

– Место хорошее, – покусывая светлый ус, докладывал Василий Яросев. – Каменистое, трава на солнце выгорела да реденьки кусточки – всякую тварь издалека видать. Драконов да ящериц величиной с амбар мы там не видали – может, там их и нету.

– Они заросли любят, – неожиданно подал голос Ослоп. – Я то давненько приметил.

Сказав, казачина потупился, застеснялся: без спроса слово молвить – к чему ж дерзость такая?

Атаман, однако, рукой махнул:

– Дело глаголешь, Михей. Что еще скажешь?

– Заросли да протоки, по берегам, где травища густая, – волнуясь – еще бы, все десятники да и сам атаман его внимательно слушали, не перебивали! – пояснил здоровяк. – Там эти ящерицы огроменные, с амбар, хвостатые, шипастые да с рогами. На вид страхолюдные да траву жрут, будто коровы. Коровы и есть, токмо с виду зело преужасны. На этих-то коров зубастые драконы охотятся, те, что на двух ногах ходят. Где коровищи – там и они. А коровищи – где трава, а трава…

– Поняли, поняли тебя, Михейко! Молодец. Слова твои мы все запомним… Ага! – Иван вдруг осекся. – А ведь ты дельную мысль высказал, главное – своевременную. Мы ведь как хотели идти? – Атаман наклонился и прочертил прутиком. – Здесь. Переночевали б на пустоши, переволокли струги с припасами вот к этому круглому озеру, переправились, там опять – вот он – волок. Но только уже не пустошь, а густые заросли. Там, как Михей сказал, «коровы». А раз коровы, значит – и драконы. Вдруг да внезапно выскочат, ухватят кого? Кругом заросли густые, выстрелить можем и не успеть.

– И тогда что же? – заинтересованно переспросил отец Амвросий. – Вижу, вижу, ты, атамане, иное что-то хочешь нам предложить?