Сергей Шведов - Старец Горы

Андроник, прибывший по неотложным делам в Тарс, застал Михаила если и не на верху блаженства, то, во всяком случае, в очень хорошем настроении. Протовестиарий благосклонно отнесся к визиту старого знакомого и даже великодушно угостил его отличным армянским вином из погребов такавора Татула. Надо сказать, что и гость не остался в долгу перед хозяином и с удовольствием рассказал протовестиарию о драматических событиях, происходивших в Кападокии.

– Значит, Мавлуду все-таки не удалось прибрать к рукам Эдессу? – задумчиво проговорил Михаил.

– Поначалу эдессцы, узнав о пленении Болдуина де Бурка, собирались открыть ворота города атабеку, но события в Киликии заставили их призадуматься. Впрочем, призадумался и Мавлуд, не пожелавший ссориться с Византией в нынешние неспокойные времена.

– А где сейчас находится Болдуин де Бурк?

– В Хазанкейфе, – охотно отозвался Андроник. – Вместе с Жосленом де Куртене.

– Откуда у тебя такие сведения?

– Так ведь я сам продал их эмиру Сукману ибн Артуку.

– Выходит, это ты захватил благородных шевалье в Башиюрте? – воскликнул потрясенный чужим коварством Михаил.

– Мы охотились на более крупную дичь, – вздохнул рафик. – Но Боэмунд Антиохийский бежал с поля битвы другой дорогой. А это правда, что друнгарий Кантакузен захватил Латтакию?

– Правда, – кивнул протовестиарий. – Боэмунд попытался отразить атаку византийского флота, но ему не хватило сил.

– Теперь понятно, почему сын Роберта Гвискара решил вернуться в Европу.

– Что?! – приподнялся с мягких подушек протовестиарий. – Боэмунд покинул Антиохию?!

– Погоди радоваться, сиятельный Михаил, – остудил его пыл Андроник. – Вместо себя он оставил Танкреда, а этот упрямый племянник грозного дяди тоже далеко не подарок. Кроме того, по моим сведениям, Боэмунд рассчитывает заручиться поддержкой папы и государей Европы в организации нового крестового похода. Боюсь только, что поход этот будет направлен не столько против мусульман, сколько против Алексея Комнина. На твоем месте, я бы предупредил императора о замыслах безумца.

– А ты уверен, что эти замыслы столь опасны?

– Уверен, – отрезал Андроник. – Я узнал о них от верного человека, которого мне удалось внедрить к нурманам.

– Я только недавно получил прощение от императора, – задумчиво проговорил протовестиарий. – И мне не хотелось бы напоминать божественному Алексею о своих прежних ошибках. Все-таки Боэмунд, это наша с тобой вина.

– Извини, сиятельный Михаил, но я в зачатии нурмана не участвовал, – пошутил Андроник. – Ты, полагаю, тоже. Конечно, нам с тобой не удалось ни убить, ни захватить Боэмунда. Но мы хотя бы пытались! И что, разве есть члены синклита, добившиеся успеха на этом поприще? Интриговать в Константинополе куда приятнее, чем рисковать жизнью на границах империи, и Алексей Комнин слишком умный человек, чтобы этого не понимать.

– Так ты считаешь, что я должен вернуться ко двору?

– Да, – кивнул рафик. – Дукс Монастра справится с Танкредом и без тебя. А если не справится, то сам ответит за свои промахи. Не сомневайся, сиятельный Михаил, басилевс оценит сведения, которые ты ему привезешь. Что касается Боэмунда, то противостоять ему Византии придется не в Сирии, а в Европе. И я уверен, что это противостояние будет успешным.

К сожалению, сиятельному Михаилу уверенности Андроника как раз и не хватало. Однако, поразмыслив на досуге, протовестиарий пришел к выводу, что рафик исмаилитов, скорее всего, прав. Раз уж Алексей Комнин громогласно объявил о прощении протовестиария Михаила, то вряд ли он возьмет свои слова обратно. Другое дело, что одного прошения мало, чтобы уверенно занять место в синклите, потребуются долгие и неустанные труды, дабы вновь завоевать доверие императора. Работы Михаил не боялся, а главное к нему вновь вернулась вера в свою счастливую звезду. В конце концов, в Константинополе не так уж много даровитых чиновников, и Алексей Комнин рано или поздно оценит рвение протовестиария.

Король Франции совсем недавно вновь вернулся в лоно святой матери церкви и испытывал по этому случаю душевный подъем. Папа Пасхалий оказался более покладистым человеком, чем его предшественник Урбан и удовлетворился словесными заверениями Филиппа в том, что он расстанется с чужой женой, благородной Бертрадой. К сожалению, этот компромисс между церковью и государем Франции окончательно решил судьбу детей Филиппа от Бертрады, которые, впрочем, и без того считались незаконнорожденными. Разумеется, расставаться с любимой женщиной король не собирался, но кое-какие шаги, угодные церкви он все-таки вынужден был предпринять. В частности он внес денежный вклад в Сен-Жерменское аббатство, настоятель которого поспособствовал примирению короля с папой. Впрочем, многие святоши в окружении Филиппа полагали, что только деньгами королю не отделаться, и что папа Пасхалий не настолько прост, чтобы удовлетворится малым, а потому спор об инвеститурах будет продолжен и неизбежно приведет к новым осложнениям в отношениях между Парижем и Римом. Выход из достаточно сложного положения Филиппу неожиданно подсказал сын и наследник Людовик, которого он до сих пор не принимал всерьез. Людовику уже исполнилось двадцать три года, но никаких способностей к политическим интригам Филипп за ним не примечал и был несказанно удивлен, что у этого рослого, склонного к полноте увальня есть, оказывается, мозги.

– Благородный Боэмунд был принят и обласкан папой. Пасхалий даже наделил его правом проповедовать новый крестовый поход против неверных.

– Денег от меня нурман не получит, – отрезал Филипп, ставший под уклон годов на удивление прижимистым и сварливым человеком. Король Франции и сам признавал за собой этот небольшой недостаток, но пересиливать себя не собирался.

– Сегюр, тем не менее, полагает, что ты должен принять крестоносца, покорителя Антиохии, с большой пышностью, выказав тем самым уважение не столько нурману, сколько папе Пасхалию, весьма чувствительному к подобным знакам внимания.

– Передай своему другу приору, что он слишком молод для советчика, – отрезал Филипп и тут же хотел добавить пару нелестных слов по адресу сына, но сдержался. Король и без того обидел своего наследника, навязав ему в невесты Люсьену де Рошфор, которую тот терпеть не мог. В определенной степени Филипп Людовику сочувствовал, но, в конце концов, наследник короны должен понимать, что кроме чувств есть еще и обстоятельства. К сожалению, у Людовика на это верное во всех отношениях замечание имелся убийственный ответ – Бертрада и ее четверо детей, прижитых вне брака, освещенного церковью. Надо отдать должное Людовику, даже попав в трудное положение, он не стал напоминать отцу о его собственных промахах.