Сергей Шведов - Грозный эмир

– Остаются его связи с еретиками, – задумчиво потер рукой подбородок аббат. – Именно в этом его обвиняет шевалье де Музон.

– Ах вот в чем дело, – усмехнулся благородный Гуго. – Впрочем, этого следовало ожидать.

– Почему?

– Ролан де Бове сначала силой вырвал из рук неверных Жослена де Куртене графа Эдессы, а потом выкупил из плена короля Болдуин.

– И каков размер выкупа?

– Двадцать пять тысяч денариев. Сумма огромная, аббат Бернард, но ведь речь шла о короле. К сожалению, лотарингцы отказались выкупать благородного Болдуина, нам пришлось обратиться к баронам Антиохии и Триполи. Общими усилиями мы собрали необходимую сумму. Все деньги нашего ордена ушли на благую цель. О чем я нисколько не жалею. Никто не упрекал баронов и шевалье Иерусалима в равнодушии к судьбе короля, но они почему-то затаили на нас обиду, особенно на Бове, во второй раз пришедшему на помощь благородному Болдуину. Разумеется, Ролану пришлось затратить немало сил, чтобы помочь королю. Ему пришлось общаться с разными людьми, в том числе и с теми, которых при всем желании не назовешь праведниками.

– А среди мусульман есть благородные люди? – неожиданно спросил аббат.

– Есть, – твердо ответил Гуго де Пейн. – Многие эмиры и беки отличаются рыцарским поведением, как на поле брани, так и в мирной жизни.

– Спасибо, магистр, ты не только снял тяжесть с моей души, но и открыл мне глаза на мир, в чем-то непохожий на наш, но, тем не менее, близкий душе каждого христианина.

Рауль де Музон был очарован приемом, оказанным ему в Труа. Как и предполагал Андре де Водемон, далеко не все епископы и кардиналы одобряли новую затею папы Гонория. Немало было и тех, кто опасался ордена нищих рыцарей куда больше, чем еретиков и язычников. Епископ Жан Орлеанский считался в этом слаженном хоре главным запевалой. Многих пугал разгульный образ жизни епископа, но никто не посмел бы отказать ему в уме, пронырливости и умении ладить с сильными мира сего.

– Дело не только в храмовниках, – пояснил епископ Жан своему гостю. – Бернард Клевросский многих напугал своими призывами к отречению от земных благ. Послушать его, так все клирики и монахи должны ходить в рубищах и питаться черным хлебом. Монастырь Сито стал рассадником идей, будоражащих простонародье. Даже здесь в Труа иные обыватели публично упрекают достойнейших из своих пастырей в чревоугодии и содомии. А разве спасение души верующего христианина зависит от того, что ел его пастырь во время обеда, индейку или сухарь? Ведь это не я отпускаю грех кающемуся, а сам Христос моими устами. Но аббат Сито в своей непомерной гордыне не хочет этого понимать. А разве Христос отказывался от трапезы со своими учениками? Разве он не лобызал в уста самих милых его сердцу? Так по какому праву иные проповедники, возомнившие себя святыми, осуждают тех, кто следует примеру Спасителя?

Благородному Раулю ничего другого не оставалось, как кивать утвердительно головой в ответ на риторические вопросы хозяина. Ответить «да» ему мешал набитый рот, а выговорить слово «нет» не хватало духу. Тем более что проповеди Бернарда Клевросского не находили отклика в душе шевалье де Музона, любившего хорошо покушать и не проносившего кубка мимо рта. Смущало его, правда, лобызание, которым епископ Орлеанский собирался одаривать милых его сердцу гостей, но поскольку хозяин не собирался здесь же, немедленно, претворять свои смелые суждения в жизнь, благородный Рауль смирился и с этим.

– Ордену нищих рыцарей не бывать, – заверил епископ своего гостя, – хватит с нас бедных цистерцианцев.

– А если Бернард Клевросский будет настаивать на своем?

– Думаю, что после нашего разговора он не пустит Ролана де Бове на порог монастыря, – небрежно бросил епископ. – К тому же далеко не все зависит от настоятеля Сито, есть среди наших клириков не менее красноречивые проповедники.

– И все-таки нужно повидаться с аббатом еще раз, – с сомнением покачал головой Музон. – Сенешаль храмовников очень опасный противник. Что может помешать слуге дьявола прикинуться праведником?

– Вот, – вскинул перст к потолку епископ. – Замечательная фраза. Ее следует запомнить. Не станет слуга дьявола публично демонстрировать грехи, а воистину праведным может быть только грешник, изредка потакающий своим страстям.

Ничего подобного благородный Рауль даже в мыслях не держал и невольно ужаснулся, как ловко епископ Жан вывернул наизнанку его слова, сказанные сгоряча и по другому поводу. Еще недавно шевалье де Музон считал себя человеком умным и даже склонным к цинизму. Даже слегка бравировал этим. Но сейчас Рауль вдруг осознал, что по сравнению с епископом Орлеанским он всего лишь агнец, влекомый на заклание неведомой, возможно даже темной, силой.

– Я познакомлю тебя с аббатом, благородный Рауль, – сказал, отдуваясь, епископ. – Но постарайся хорошо покушать перед поездкой, ибо в Сито ты не получишь ничего, кроме заплесневелых сухариков.

Словно бы в опровержение слов епископа, Бернард Клевросский выставил перед гостями вареные бобы и рыбу. Пища хоть и простая, но сытная. Зато речь аббата разочаровала его гостей настолько, что у них разом пропал аппетит.

– Я получил письмо от преподобного Сегюра с подробными ответами на свои вопросы. Мне очень жаль, епископ Жан, но тебя подвела память. Аббат Сен-Жерменский заверил меня, что лично обвенчал вдову Гранье с Роланом де Бове. Так что их дочь, ныне благородную даму де Русильон, нельзя считать плодом греха. Что же касается смерти Этьена де Гранье и череды убийств, случившихся в его замке, то все обвинения, выдвигавшиеся против Ролана де Бове, были отметены ввиду их абсурдности. А Божий суд, состоявшийся с согласия и благословения епископа Парижского, снял с вышеназванного шевалье подозрения в ереси, чародействе и магии.

– Вряд ли кровь несчастного Пьера де Рошфора может служить оправданием Ролану де Бове, – проворчал недовольный отповедью Жан Орлеанский.

– Ты не веришь в Божий суд, епископ? – вскинул удивленно брови Бернард.

– Просто жалею благородного Пьера, он ни в чем не был виноват.

– Выходит, память к тебе вернулась, Жан, – усмехнулся аббат, – и мне не придется напоминать тебе имена убийц крестоносца Этьена де Гранье?

– Спасибо за ужин, Бернард, – поднялся с места обиженный епископ. – Да пребудет с тобой Господь.

Жана Орлеанского душила ярость, но у него хватило ума не расплескивать ее в сумрачных переходах Сито. Дар речи вернулся к нему уже за воротами аббатства, когда расторопные слуги помогли ему сесть в седло смирного и крепкого коня. Нельзя сказать, что епископ богохульствовал, однако, по мнению Музона, преподобный Жан мог бы воздержаться от некоторых крепкий выражений и не вводить тем самым души своих спутников в смущение. Сам благородный Рауль настолько болезненно воспринял отповедь Бернарда Клевросского, что даже не притронулся к ужину, которым его решил угостить епископ. Что же касается Жана Орлеанского, то на его аппетит не подействовала бы даже епитимья, наложенная папой, а упрямство какого-то там аббата он вовсе не собирался брать в расчет.