Анна Сеничева - Перстень Рыболова

Лум осторожно взял лежавшую руку и понял, что она сломана. Ну, да и это полбеды, если жив. Под мокрой ледяной кожей слабо билась жилка. Сидевший чуть шевельнулся. Прозрачные веки задрожали и приоткрылись.

– Идти сможете? – спросил наставник.

– Смогу, – неожиданно приятным, совсем не старческим голосом произнес незнакомец.

Здоровой рукой он отбросил с лица мокрые космы, и брови Лума изумленно поползли вверх. Первый раз видел он старика с такими нежными, светлыми чертами. Морщины не изрезали его лица, а покрыли его мелкой, еле видной сетью, лучиками разбегаясь от голубых глаз. И то была не выцветшая, слезящаяся голубизна, какая бывает у дряхлых, а чистая, лазурная, словно небесная высь.

– Куда я попал?

– На острова Храмовой гряды, – ответил Лум.

– Значит, Первый рыболов не оставил меня, – продолжал старик. – А я уж думал – вы его посланник по мою душу…

– Нет, таким званием он меня не сподобил, – произнес Лум. – У вас рука сломана.

– Понял, как же… Уж в костях-то я толк знаю, особенно в своих.

– Вставайте, – старик здоровой рукой оперся о плечо Лума и тяжело поднялся. Был он легкий, будто весь высохший.

– Как вас угораздило?

– Вот уж точно – угораздило! – кивнул старик, ковыляя. – Мне, в мои годы, да по морям ходить! Так ведь дело такое было, что никак не отказать…

– В бурю попали?

– Эх, что там буря! Бог бы миловал… Пираты. Шли, поди, за нами от самой гавани, нечистое племя, – странник сокрушенно покачал головой. – Еле уцелел. И ведь суденышко было не торговое, брать нечего. Да что мне деньги-то! Письмо украли, – теперь он разговаривал сам с собой. – А как мне без письма быть? Кто на слово поверит? Я ведь даже имя свое подтвердить не могу.

– Отчего не поверить? – с расстановкой спросил Лум. – На Храмовой гряде всегда все на доверии только и стояло… – он говорил медленно, прислушиваясь к тревожным мыслям, которые вдруг полезли в голову. Защемило сердце, захолонуло сознанием ошибки, непредвиденной и непоправимой. – Так кто вы такой?

Старик приостановился отдышаться. Седые волосы начали подсыхать и прозрачной кисеей свисали по обе стороны худого, изможденного лица, но глаза смотрели все так же светло и чисто.

– Нений мое имя, – просто ответил он. – Людской молвой Любомудр.

Не счесть в Светломорье морских путей. Один Рыболов знает, сколько их.

Потайными пробираются корабли королей и их посланников. Идут закрытыми проливами, огибают одним им ведомые острова, бросают якоря в укромных гаванях.

Рыболовные фелюги пасутся торными прибрежными тропами.

Размытыми, пространными дорогами – от святыни к святыне – идут суда пилигримов.

Хищные пиратские корабли рыщут по Светломорью как хотят.

А больше всего дорог проложено купцами. Синие шелковые нити опутали карты Светломорья, а на них нанизаны, как жемчужины, большие и малые торговые города.

У берегов Лафийского архипелага все пути сходятся. Так что морская карта Лафии похожа на скорлупку грецкого ореха: так густо пролегли здесь переплетения линий. И так же густо переплелись судьбы людские.

– Эй, Сгарди, лови!

Арвельд поймал брошенное яблоко.

– Кислые, ну да ничего, после такой бури в самый раз, – заметил Флойбек. – Думал, даже меня наизнанку вывернет, до сих пор дурно. А ты ничего, молодец.

– Гессен-то как?

– А что ему сделается? Он только на вид хилый. Спит, десятый сон видит. А мне вот не спалось, – мореход положил голову на сложенные руки и уставился на утреннее море. Над розовой гладью плыл прозрачный туман. В небе таял бледный серпик месяца. – Буря-то наверняка по Храмовой гряде прошлась. Островок наш цел, как думаешь?

Оба замолчали.

Корабль шел на юго-восток. Прошло четыре дня, как осталось позади Пристанище на краю морей и началось само Светломорье. Все это время они были наверху, беседовали, убивали часы. Арвельд приглядывался то к Нению, то к кораблю, и все раздумывал, куда и зачем они направляются. Очевидно, обучение их подошло к концу, но что будет дальше – никто не говорил.

За эти дни Сгарди заметно похудел и осунулся: он плохо спал. Странные сны, подобные тому, какой он видел на Храмовой гряде, приходили каждую ночь. Сгарди видел их ясно, пугающе отчетливо, а, проснувшись, мигом забывал. Память не оставляла ни малейшей зацепки, словно во сне он шел по невидимой нити, которая рвалась с его пробуждением. И все сильнее ощущал в себе перемены.

Исчезло состояние безмятежности, обычное в монастыре. Потом начали появляться в голове какие-то мысли, чужие, что ли… Бывало, думаешь о чем-то своем, как вдруг вольется в этот поток посторонний голос, произнесет несколько слов, понятных, но будто не связанных друг с другом, и смолкнет. Жизнь на Храмовой гряде начала забываться, точно подергивалась туманцем, который постепенно сгущался. И вот уже годы обучения, старые наставники виделись как в дымке, отрывками. Чтобы удержать их в памяти, Сгарди взял за правило каждый вечер вспоминать какой-нибудь день из прошлой жизни в самых мелочах. Но и это давалось все трудней. Зато невесть откуда начали приходить картины с чужих берегов, как если бы Арвельд смотрел чужими глазами. Мало-помалу картины складывались, соединялись одна с другой, точно кусочки смальты, и Сгарди стал понимать, что творится в Светломорье…

Всю работу на «Востоке» делали человека три-четыре, смуглых до черноты, тощих, гибких и безмолвных. Даже между собой объяснялись они знаками, будто немые.

– Флойбек, глянь-ка!

Мореход встрепенулся.

– Чего?

– Вон там, видишь? Да левее, не туда смотришь!

Из воды торчала колонна с обломанными краями, а на ней сидел каменный коршун с серебряным клювом. В опаловых глазах мерцал восход, драгоценные белые зрачки смотрели хищно и жутко.

Вскоре оказалось, что коршун – диковина не единственная. Слева от него вздымался тонкий золоченый шпиль. Его игла прошла так близко от борта, что Арвельд поежился. И тут же взгляд уперся в торчащую из волн руку. Пальцы складывались в неизвестный знак, а на безымянном пальце мерцал перстень с лиловым камнем. Сгарди из чистого любопытства попытался повторить знак, но, странное дело – он казался простым, а пальцам не хватало гибкости. Флойбек шлепнул его по руке.

– Не надо, – сказал он. – Не знаешь, что это показывает, чего повторять-то?

Среди команды «Востока» диковинки не прошли незамеченными. Темнокожие молчуны заметались по палубе, стали перекрикиваться гортанными голосами, очень похожими на орлиный клекот, на сильно искаженном восточном наречии.

– А вон назад посмотри, – сказал Флойбек.

Сгарди обернулся. По правому борту мерцала верхушка фиала из розового камня, оплетенная серебряным вьюном. На вершине ветви сплетались в тонкую фигурку, тянувшую длинные руки к солнцу. Фигурка походила на женщину, но имела три ноги. У Арвельда помутилось в глазах. Что-то такое он уже видел… Когда-то давно, в прошлой жизни. Так же поднимались из моря шпили и башни, выступали из тумана чужие мысли и воспоминания…