Андрей Посняков - Ведьма войны

– Выходит, ты убиваешь нас нам на благо?! – хрипло усмехнулся Нуерсуснэ-хум.

– Именно так, – невозмутимо согласилась юная чародейка.

– Сама не боишься оказаться одной из жертв?

– Уже, – резко наклонилась к лицу старого шамана ведьма. – Я уже прошла через смерть, и именно смерть придала мне силу, старик. Ты же всевидящий, мудрый Нуерсуснэ-хум! Ну же, посмотри мне в глаза! Что ты в них узреешь про мою судьбу?!

– Ты сделала свою боль своей силой, дитя… – признал шаман. – Но разве это дает тебе право причинять боль другим?

– Разве на боль нужно право, старик? – распрямилась Митаюки-нэ. – Она приходит сама. Приходит ко всем. Достойным и нет, к подлецам и праведникам. Ей наплевать! Я не приношу боль, старик. Я всего лишь иду с ней рядом.

– Нине-пухуця нашла достойную ученицу. Ты жаждешь уничтожить наш мир даже сильнее, чем она!

– Нет, старик, – выпрямилась Митаюки. – Я всего лишь даю миру второго солнца возможность стать сильнее. Почему бы ему не победить меня, одинокую девочку, которую никто не стал защищать? Которую били, унижали и насиловали, и целому миру не было до этого никакого дела! Если народ сир-тя достоин существования, пусть уничтожит меня и возродится в новой славе! Или пусть сгинет прахом под моими ногами.

– Мне уже нет места в твоей войне, поклонница смерти, – вздохнул Нуерсуснэ-хум. – Я уже прах. Об одном прошу: не дай дикарям надругаться над моим телом. Я посвятил себя мудрости и не желаю стать просто мясом. Придай меня огню.

– Но ты еще жив, шаман!

– Нуер, с каковым я вырос, который был частью меня самого, – мертв, поклонница смерти. Мой город – мертв. Мой народ – мертв. Все мертво. Если я еще дышу, маленькая девочка Митаюки-нэ, это еще не значит, что я жив. На самом деле я уже умер…

Юная чародейка прикусила губу, колеблясь. Потом решительно взяла горшок с белесым горючим маслом, плеснула им в глубину святилища, на стены, на подстилки, отступила к пологу, поливая из стороны в сторону. Присела с оправленным в кость ритуальным кресалом, несколько раз ударила камнем о камень, высекая искры на влажные полосы. Одна упала удачно – огонек подпрыгнул маленьким синим шалуном, задумчиво покачался на месте, а затем вдруг разбежался сразу во все стороны.

Митаюки вышла на свет, а у нее за спиной святилище с легким хлопком разом оказалось объято пламенем.

– Что случилось?! – подбежал Матвей. – Где ты была, девочка? Я весь обыскался!

– Я подожгла святилище.

– А как же идол?!

– Чего ему сделается? Он же золотой!

– Ну да, верно, – почесал в затылке Серьга. – Капище все едино изводить надобно.

– Только остальные дома надо бы поберечь. Смотри: остров на озере, неподалеку от моря. Красиво, безопасно, близкие ловы и угодья. Хорошее место, дабы укрепиться.

– У нас в ватаге всего полтора десятка человек! Зачем нам столько домов?

– Это только пока… – негромко ответила Митаюки-нэ.

В святилище гореть было толком нечему: шкуры на стенах да сухие, как сено, жерди каркаса. Так же стремительно, как полыхнули, они и прогорели, уже через несколько минут черные обугленные палки обломились и сложились вниз, дабы дотлевать на пепелище углями. Над всей этой чернотой ярко сиял крупный, в два локтя высотой, золотой идол с круглой головой, раскосыми глазами, приплюснутым носом, круглым животом, короткими ножками и огромным, втрое больше обычного, выставленным вперед естеством. Именно на него Митаюки и повесила собранные золотые амулеты, взяла мужа за локоть:

– Матвей, пошли найдем какой-нибудь еды. А то у меня еще со вчерашнего утра в животе урчит.

Все люди разные, и нет похожих. Есть молодые и старые, честные и лживые. Есть красивые и уродливые, храбрые и трусливые, преданные и подлые. Есть ленивые и трудолюбивые, жадные и воздержанные, увлеченные и безразличные… Все люди отличны меж собой, и потому учение Девичества советует не пытаться воспитывать из мужчины того, кто тебе нужен, не требовать от человека поступков, на которые он не способен, не ломать волю и характер, не биться головой о камень…

Невозможно превратить товлынга в нуера, храбреца в труса, менква в трехрога, а лжеца в правдолюба. Если тебе нужен мужчина особенного склада – не трать напрасно силы на превращение урода в красавца, а вождя в робкого простолюдина. Просто выбери себе именно того, кто нужен.

В этот раз Митаюки-нэ искала не мужа – как раз своего Матвея Серьгу она обожала. Ведьма искала союзника. Однако, будучи хорошей воспитанницей, юная чародейка и в этом выборе полагалась на учение Девичества, а не на запугивание или уговоры.

Ватажники тем временем веселились. Поначалу все они, конечно же, пошарили по чумам, найдя там копченую рыбу и мясо, кувшины с похожим на кисель сытным отваром и вялеными щечками судака – и устроили пирушку. Потом, знамо, разобрали меж собой визжащих пленниц, запивая похоть крепкими отварами на душице и липе.

Своего мужа чародейка утащила в Дом Девичества, где буквально изнасиловала два раза подряд, высосав все его мужские соки, и оставила отдыхать. После такого издевательства Серьга не смог бы изменить Митаюки, даже если бы захотел – можно не беспокоиться. Пусть спит, ест и отдыхает. Дикари свою работу сделали – настала ее очередь.

Над островом разносились крики, стоны и плач. Соскучившиеся по женской сладости, казаки не особо церемонились с беззащитными пленницами, сорвав с них одежды и по очереди овладевая прямо на площади перед бывшим святилищем, на глазах связанных воинов. Одни сир-тя ругались и проклинали победителей, пинали ногами землю, запоздало жалея, что не умерли с оружием в руках и вынуждены терпеть подобный позор, другие молча ненавидели, иные жаждали мести или мучились совестью.

Митаюки-нэ бродила между пленников, с безразличием окунаясь в волны злобы и водопады проклятий, заглядывала в лица, внимательно прислушиваясь к эмоциям, которые испытывают несчастные. Ненависть, ненависть, ненависть… Стыд и отчаяние… Опять злость и бессилие. И снова стыд воина, не сумевшего защитить, спасти, оборонить. Стыд, зависть, ненависть. Опять злоба, опять стыд…

Юная чародейка повернула назад, остановилась над мальчишкой, совсем недавно прошедшим посвящение. Слишком молодой для воина – однако татуировка в виде стискивающего шею нуера уже нанесена. Лопоухий, с короткими, отросшими всего на три пальца черными волосами, голубоглазый и слегка рябой. Лет пятнадцать на вид. Хотя, скорее, семнадцать, раз уже принят в воины. Наверное, это его первые месяцы в новом состоянии…

Паренек смотрел на то, как чужаки насилуют его соплеменниц, его подружек или даже сестер, и не столько ненавидел врагов, сколько завидовал им! Он хотел быть таким же непобедимым, могучим и властным. Хотел точно так же запускать руку между ног молодой девчонке и тискать, тискать ее там, наслаждаясь беспомощностью красотки со связанными за спиной руками. Хотел мять ее груди и смеяться, глядя в глаза, и не обращать внимания на крики возмущения. Срывать одежды, бросая обнаженных женщин на спину, наваливаться сверху и проникать в теплое влажное лоно…