Андрей Посняков - Ведьма войны

– Прости, уважаемая казачка, – со всем уважением поклонилась прибившаяся к Яшке Вервеню черноволосая полонянка, – дозволь вопрос задать, Устинья уважаемая…

Чуть поодаль собралось еще несколько девушек, языка толком не знающих, но все равно с интересом прислушивающихся.

– Да спрашивай, чего там? – улыбнулась ей добродушная казачка.

– Скажи, уважаемая Устинья, – покосившись на подружек, понизила тон Ябтако-нэ. – Верно ли люди сказывают, что у менквов достоинство столь велико, что познавшая людоеда женщина ни на какого другого воина больше и смотреть не может?

Казачка, успевшая почти забыть давний позор, громко сглотнула и на глазах побледнела.

– А ну, брысь отсюда! – выпрямившись, громко рявкнула Митаюки, одновременно выплеснув на девок чувство веселья.

Старшинство чародейки в ватаге было достаточно велико, чтобы полонянки испуганно прыснули в стороны. А родовая колдовская сила оказалась достаточна, чтобы пробудить в слабых умишках смех, с каковым сир-тя и разбежались.

– Как?.. – Устинья, белая как снег, подавилась словом.

– Милая, милая моя, ты чего… – обняла ее за плечи Митаюки. – Вот дуры-то какие! Нечто Настю подслушали? Пойдем, пойдем отсюда! Жарко тут больно, на берегу все доделаем…

Подхватив шкуру, чародейка быстро вывела подругу из пристройки, потом за ворота. Тут, оказавшись вне людских глаз, Устинья не выдержала и разрыдалась, уткнувшись Митаюки в плечо.

– Как же оно… Почему?! – Больше ничего разборчивого сказать не смогла, сотрясаясь от всхлипов. – К-как?

– Нет-нет, милая… – обняла подругу ведьмочка. – Не убивайся ты так! Ну дуры они, дуры! Чего не придет в голову по малолетству? Пойдем, пойдем к морю. Там ветер соленый, там чайки крикливые. Ветер слезы осушит, чайки плач заглушат. Вместо тебя пусть море плачет, вместо тебя пусть чайки кричат… Ну, полегче? Пойдем, пойдем. Ты посидишь, я тебе сапожок дошью. Пойдем…

Митаюки довела Устинью до самой полосы прибоя, посадила на камень, сама опустилась на гравий, стала раскладывать кожи и инструменты. Казачка все еще продолжала всхлипывать, не в силах сдержаться от обиды и нахлынувших воспоминаний:

– Кто же сказал им такое?!

– Чего только люди про сие не сочиняют, всего не перечислишь, – отмахнулась Митаюки. – Ты, вон, вспомни, что за идолы в храмах воинов стоят! Там уж и вообще… Слов нет. Ну и про людоедов вот тоже всякого придумали…

– Господи, как же мне теперь!

– Маюни ведь все знает? – подняла на нее глаза ведьмочка. – Знает и любит все равно, души в тебе не чает. Так чего беспокоишься? Главное, что желанна, обожаема, что есть опереться на кого. А эти дуры… Забудь! Не вечно же тебе в остроге куковать. На новое место переедешь, там никто и не узнает, и не услышит. Будешь… Как это у русских называется? Бо-я-рыня!

– Да какая из меня боярыня, – тяжко вздохнула казачка. – Разве в купчихи выбиться… Так и то с пустыми руками не выйдет. А в холопки продаваться поздно.

– Маюни долю свою в добыче имеет, – напомнила Митаюки. – Маюни любит тебя без памяти, он не предаст. Быть тебе купчихой!

– Никого мне не надо… – опять горько сглотнула Устинья. – Никого более не хочу. В монахини подамся. Постриг приму.

– Теперь шнурки затянем, – не стала вдаваться в незнакомую тему ведьмочка. – Ты посмотри, как сидят! Любо-дорого посмотреть. Маюни от ножек твоих ныне и вовсе взгляда отвести не сможет. Вставай! Ну, как?

Казачка встала с камня, притопнула ногой:

– Руки у тебя золотые, Митаюки! Такой справной обувки и чеботарь городской не сошьет!

– Так хорошему человеку завсегда от души все делается! А от души плохо не скроить.

Довольная Устинья, еще заплаканная, но уже почти успокоившись, обняла ведьмочку, крепко расцеловала:

– Сам бог мне тебя послал, Митаюки! Прямо не знаю, как бы я сама.

– Ты давай, ныне ночью ко мне в башню спать приходи, – позвала казачку Митаюки. – Все едино мужья наши в походе, чего одним мерзнуть? Вместе и теплее выйдет, и поболтаем перед сном… А сапожки-то ты пока сними! Бо кожу тонкую на подошве продерешь. Мы туда вечером несколько слоев на казеин рыбий приклеим, а по краешку пришьем. Тогда уж в обновке и гуляй!

– Да-да, сейчас! – села обратно Устинья. – Так хорошо сидят, снимать жалко!

Она наконец-то улыбнулась. Сняла тонкие и мягкие сапожки с верхней, по обычаю сир-тя, шнуровкой, отдала чародейке, натянула свои истрепанные поршни. Подруги, взявшись за руки, отправились к острогу.

За воротами их встретили десятки глаз – облик Устиньи манил невольниц сир-тя, словно магнит. И мало того, что пялились – так ведь еще и хихикали в кулаки! Казачка сразу потускнела лицом, но Митаюки прикрикнула на полонянок на их языке:

– Нечего к Устинье с вопросами приставать! Не принято у русских о достоинстве мужском с незнакомыми болтать! Хотите узнать чего, к Насте идите, подруге иноземки сей, али к Аврааме, али к иным девам белокожим. Может, она им чего по дружбе старой поведала? А Устинью не троньте, она моя!

Девки сир-тя потупили глаза, однако меж собой продолжали переглядываться и ухмыляться. Хотя на этот раз молодая ведьма навевала на них не веселье, а любопытство.

– Что?! – с тревогой спросила казачка.

– Отчитала я их, дурочек, – обняла Устинью чародейка. – Больше приставать не будут. Не пойму токмо, откуда они про связь твою с менквами проведали? Кто знал о беде твоей?

Казачка прикусила губу…

Понятно, что знали о давнишнем ее позоре лишь старые, верные подруги. Ну, и Митаюки, может, слышала – она в ватаге уже скоро как год. Но Митаюки, подруга лучшая, так жестоко насмехнуться не могла. Да и зачем ей это? Чтобы теперь самой же утешать? Выходит – кто-то из старых подружечек предал.

Мысли Устиньи погрузились в круговорот предположений: кто мог проболтаться? Почему, зачем? А заботливая ведьмочка, усадив казачку в темный уголок под навесом, погладила ее ладонями по коленям:

– Ты сиди, забудь про все… Я тебе сейчас попить принесу, отвара ягодного. Он с кислинкой, взбодрит.

Для ягодного отвара у Митаюки уже были приготовлены бутончики лимонника, листья зверобоя, ломтик корня жизни: травы все сильные и бодрящие, наводящие тревожность почище любых вопросов.

– Десять дней, – прошептала себе под нос юная ведьма, высыпая зелье в горячий ягодный отвар, в кислом вкусе которого любые добавки растворятся без малейшего следа. – Успею с легкостью. Без порчи и заговоров управлюсь, никакой бубен не спасет…

Охотников дождь застал уже далеко от берега, на полпути к зарослям кустарника.

– До завтра затянется, – принюхавшись и покрутив головой, уверенно заявил Маюни. – Токмо хуже дальше будет. Укрываться надобно, да-а…

Силантий почесал в затылке, но спорить с остяком не стал. Что за смысл следопыта таскать, коли советам его не веришь?