Симона Вилар - Ведьма в Царьграде

Торжественные ворота Царьграда и впрямь казались золотыми. Ольга разглядывала эти огромные створки из позолоченной бронзы с множеством накладных барельефов, расположенные между двумя стройными колоннами и укрепленные квадратными башнями по бокам, дивилась на гигантское изваяние наверху. Спафарий пояснил, что это изображение древней богини Фортуны, подательницы удачи. И хотя жители Царьграда давно почитают только Христа, статую не захотели сносить, веря, что удача все же им необходима. Да и как украшение старинная богиня совсем не плоха.

Он еще что-то рассказывал, но умолк, завидев бегущую к Золотым воротам толпу, заслышав приближающиеся громкие звуки труб. А там и позлащенные створки начали отворяться. К ним со стороны предместий приближалась пышная кавалькада: вышагивали по дороге одетые в блестящие медные доспехи копьеносцы-дориворы, следом шли трубящие в круто загнутые рога воины в посеребренных лориконах [97]и накинутых на головы и плечи шкурах полосатых диковинных зверей. За ними, восседая на высоких конях, ехали прославленные на весь мир непобедимые конники византийского войска катафрактариев, закованные в чешую до самых шпор. И в середине этого воинства на богато убранном белоснежном скакуне гарцевал внушительного вида суровый воитель.

Агав не удержался, чтобы с важным видом не сказать Ольге:

– Это сам Никифор Фока, прославленный военачальник, равных которому нет во всем мире!

«Так уж и нет», – подумала Ольга, рассматривая этого Никифора Фоку. Он и впрямь смотрелся внушительно, хотя в отличие от своего помпезного войска был одет довольно скромно – без головного убора, в серой накидке поверх простого, но удобного воинского доспеха, в поножах из твердой грубой кожи. Собой Никифор Фока был широкоплечий, с густой и кудрявой шевелюрой цвета воронова крыла, но с налетом седины на висках. Густые брови придавали его лицу несколько угрюмое выражение, горбатый нос казался хищным, но темные глаза смотрели живо и внимательно.

К удивлению Ольги, прославленный Никифор попридержал скакуна возле стоявших в толпе русов, стал их разглядывать. Сперва показалось, что с особым вниманием он смотрит на рослую Предславу Полоцкую. Та даже приосанилась. Но потом стало ясно, что не русская красавица привлекла его внимание, а заинтересовал стоявший за ней Свенельд. Варяг вышел немного вперед, расправил плечи в светлой русской рубахе и дерзко глядел на сурового Никифора, даже подмигнул ему в какой-то миг. Тот никак не отреагировал и невозмутимо поехал через шумящую и прославляющую его толпу.

Как оказалось, эта встреча не прошла бесследно для Свенельда. Уже к вечеру его вызвали… в Палатий.

Ольга была озадачена и оскорблена. Что же это, княгиню и на порог не пускают, а ее так называемого анепсия удосужились принять в самом дворце императора? Расстроенная, она мерила шагами покой, нервно покусывала печатку на перстне, а когда с очередной прогулки по городу вернулись ее знатные спутницы, стали делиться новостями да хвастаться обновками, Ольга весьма неприветливо выпроводила их. Сама же велела доложить, как только появится Свенельд. Если вообще появится. Мало ли чем прельстят его ромеи?

Свенельд вернулся, когда Ольга уже подремывала. Но вмиг очнулась, лишь заслышав его голос, кинулась к окошку.

– Немедленно ко мне! – крикнула.

И косу теребила, как девчонка. Но едва варяг появился, склоняясь под низкой притолокой, уже спокойной смотрелась. Только бровь выгнула значительно, ожидая пояснений.

– Ты уж не гневайся, государыня, – приложив руку к груди, примирительно произнес Свенельд. – И перво-наперво доложу, что встреча моя была не обычным церемониальным приемом, а просто для беседы меня вызвали. Причем пообщаться захотел тот самый Никифор Фока, какого видели сегодня и какой ныне проживает в одной из палат ромейского дворца.

Свенельд рассказывал, что Никифор при встрече сразу стал хвалить русов, говорил, что ранее немало из них служило в его воинстве, что хорошо себя проявили. Правда, Никифор не больно различает, где варяги с севера, а где сами русы, – все они для него едины, все северные варвары, какие хорошо умеют сражаться. А потому он хотел договориться со Свенельдом, чтобы тот прислал ему побольше таких витязей с Руси. Причем обратился к Свенельду, решив, что именно он, анепсий русской архонтессы, может ведать такими вопросами, никак не женщина, пусть и облеченная властью. Да и не сильно-то тут, в Византии, привыкли к тому, что женщина править может. Вон императрица Елена, супруга Константина Багрянородного, пусть и живет в чести и холе, но в дела государственные вмешиваться ей не позволяют. А ведь она, как сказывали, помогала мужу изначально, поддерживала его руку и против отца своего Романа Лакапина, против братьев своих, какие рвались к престолу, желая упразднить Константина [98]. Вот и вышло, что, свергнув Лакапинов, Константин оставил женой Елену, сделал их общего сына соправителем, когда тот еще мальцом был. Ну, так у них, у ромеев, принято, чтобы Роман стал наследником рода уже при отце, дабы иные не оттеснили от власти. Но, став взрослым, Роман к власти не рвется. Он недавно женился, да не на какой-то достойной деве, а на приглянувшейся ему дочери трактирщика, настолько пригожей, что люди говорят, что она краше всего, что только рождалось под солнцем. И родители были вынуждены признать выбор Романа. Так-то у них при дворе.

– Я погляжу, ты неплохо стал разбираться в делах ромейских правителей, – заметила Ольга.

– А то! – прищелкнул пальцами Свенельд. – Я даром время не тратил. Я и про Никифора все вызнал еще до того, как он меня заприметил. Он и впрямь великий воин, немало воевал с агрянами [99], отвоевывал у них земли для империи, так что базилевс и его родня весьма почитают Никифора. Та же императрица Елена его отличает и дарами одаривает, чтобы ее мужу служил верно. Ибо она для мужа на все готова.

Свенельд еще рассказывал о семье императора, но Ольга невольно о своем подумала. Вспомнила, как, прогуливаясь по городу, однажды увидела императрицу Елену, ехавшую в золоченых носилках на богомолье в некий отдаленный храм. Правда, княгиня видела ее лишь мельком, отметив, что та уже немолода и лицо ее полно какого-то тихого смирения. Ну, у ромеек высшим украшением женщин считаются скромность и послушание. Они вон рядятся в каменья самоцветные, шелками себя украшают, а все же священники их учат, что жены должны являться «в приличном одеянии со стыдливостью и целомудрием» и украшать себя не роскошными цацками, а добрыми делами. Священник Григорий читал Ольге эти строки из «Послания святого Павла», а когда она заявила, что нигде не видела более нарядных и роскошно украшенных женщин, чем в Константинополе, Григорий сказал, что так мужья одаривают женщин за радость семейного счастья. Княгиня согласилась с этим, сказала, что и на Руси воины любят богато одаривать своих избранниц, что чем более богато убрана какая жена, тем заметнее высокое положение ее мужа. Однако Григорий ответствовал, что все не так. И браки на Руси ненастоящие, а просто сожительство, не освященное брачным таинством. Ольга же заспорила с ним, они вообще часто спорили. И тогда Григорий сказал, что Ольга слишком привыкла к власти, потому и одинока. Ибо властной женщине не суждено познать радости любовной, и только послушной, почитающей своего избранника женщине дается счастье в супружестве.