Симона Вилар - Ведьма княгини

Маланич остановился, в груди стеснило от неожиданной догадки. А может, зря он саму Ольгу недооценивает? Вон она у власти удержалась и без мужика. Не долго пока, но держится же. А ныне явилась тризну по убиенному князю совершить. По покону так и полагается, однако Маланич вдруг вспомнил, что ему Мокей о властности и непреклонности Ольги сказывал. Они погубили мужа этой женщины. Что, если все помыслы Ольги только на то и направлены, чтобы отомстить? Но разве с такими мыслями едут к врагам с небольшим войском?

Маланич вышел из гридницы, прошел мимо задремавшего у стены охранника. Был тот час, самый глухой и тихий, когда даже шалившие домовые утихомиривались и разлезались по своим кутам и подполам. Тихо-то как. Только поскрипывали деревянные ступени, когда волхв поднялся на верхнюю галерею. Терем древлянских князей в Искоростене находился на скалистом мысу над рекой Ужой, другие более поздние постройки обступили его полукругом. Маланич стоял, опершись о перила, вглядывался в зыбкий серый отсвет вдали. Все четче стали вырисовываться силуэты темневшего в отдалении леса, молчаливого в эту пору, когда и нелюди уже не шалят, когда все затихает, и только белесый туман ползет по траве, мутный и похожий на небытие. Слева от Маланича тускло блеснула излучина Ужи, темнели гранитные глыбы утесов на ее берегах. В такое время любая мысль замирает, но именно сейчас Маланич вдруг понял, что ему нужно сделать, и воспрянул духом.

Он не велел будить Мокея, но приказал подготовить для того лучшего коня, какого найдут в конюшнях. В древлянских лесах кони считались роскошью, а этого гнедого Маланич сам оглядел, велел наново перековать. Нелюдь страшится кованного человеком железа, да и лошадей не любит. Как и лошади безмерно страшатся всего необычного, потустороннего. Этого же коня Маланич повелел накормить самым отборным зерном с особыми травами, которые сам подмешал, заговаривая от страха и на силу. Так же осмотрел в хранилищах княжеского терема луки и стрелы, выбрал один из наилучших, крепкий, из древесины трех сортов, усиленный по спинке воловьими жилами, защищенный от сырости толстым слоем гладкого черного лака. Стрелы волхв тоже выбирал отменные, ровные, с узкими острыми наконечниками, оперенные ястребиным пером. Когда ему сообщили, что Мокей уже встал и завтракает в людской, он опять-таки не торопил его. Сам же поднялся в свою горницу, где выбрал наиболее сильные амулеты Чернобога и Морены безголовой, сам шептал над ними заклинания, сам направлял на них силу, даже вспотел. Но главное было подготовить самого гонца.

Когда волхв спустился в гридницу, оказалось, что Мокей его уже ждет. Проведал, что Маланич не единожды о нем справлялся, и сам пришел. Толковый парень.

Маланич оглядел своего поверенного с особым интересом. Отметил его ловкую сильную фигуру, широкий разворот плеч.

– Ты ведь хорошо умеешь стрелять из лука, Мокей?

Парень широко улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы. Подбоченился, откинув за плечи чисто вымытые русые волосы, ногу в добротной постоле горделиво выставил, словно перед кралей какой красовался.

– Али я не в древлянском краю рос, прославленном своими стрелками-охотниками?

– Да, да, – думая о чем-то своем, согласно кивнул Маланич. – Да ты и ездить верхом мастак, не всякий древлянин таким умением похвалиться может. И ты разумен, смекалист, ловок.

Мокей продолжал улыбаться похвале, только в глазах его будто веселье угасло, смотрел пытливо, ждал, чем эту похвальбу волхв окончит, какое поручение даст.

И Маланич сказал: пусть Мокей садится на крепкого гнедого коня и скачет в Малино. Если Ольга княгиня еще там, пусть не подъезжает, а осторонь держится, незаметным станет. Если же Мал уже отправил ее к месту захоронения мужа, пусть следом двинется, но по-прежнему держится в сторонке, наблюдает да выжидает. И как подвернется случай, пусть метнет в нее каленую стрелу и убьет княгиню Руси.

Улыбка на лице Мокея застыла: он продолжал улыбаться, но это уже была просто гримаса. Спросил как будто через силу:

– Зачем русскую княгиню мне убивать? Да меня по всей древлянской земле проклянут за это. Она ведь прибыла, чтобы мир заключить, дать древлянам возвыситься, помочь им вернуть прежних богов. Устали люди от злых сил, гибнут, жизнь в селищах замирает. А тут всяк знает, что если сойдется Ольга с Малом Древлянским, можно будет опять Роду и Рожаницам поклоняться, призвать Перуна, чтобы молнией утихомирил нелюдей.

Теперь он совсем не улыбался, в глазах угрюмое выражение появилось. Но Маланич терпеливо выслушал все, что тот говорит. И лишь под конец спросил:

– А если она не мириться с Малом прибыла?

Мокей судорожно глотнул, и волхв почти с усмешкой смотрел, как прошелся кадык по его сильной гладкой шее. И сказал:

– Я ворожил сегодня. И знаю, что Ольга скорее погубит все наше племя, нежели станет возвышать Мала Древлянского. И если ее не погубить… Вся Русь на нас пойдет. Погибнет наше племя!

Мокей опустил голову, так что его лицо закрыли сползшие длинные волосы. Что-то пробормотал, но волхв понял: дескать, племя и так гибнет. Но Мокей уже не мог отказаться, он был поверенным Маланича, он его опасался. И Мокей тогда сказал иное: дескать, тот же Мал, если узнает, кто его невесту погубил, велит разорвать Мокея на куски. А ему и податься после свершенного некуда будет, лес ведь кругом завороженный, скрыться в нем опасно, нежить погубит. А нежити Мокей боялся: при одной мысли о ней его лицо исказилось ужасом, глаза остекленели.

Маланич выслушивал его сомнения вполне спокойно. Но едва тот умолк, сказал, что уже все подготовил для убийцы. И коня ему выбрал лучшего, свежим железом подкованного, такой умчит Мокея сквозь любую чащу, никто не догонит. Да и нечего ему леса опасаться, когда у него такие обереги будут, какие целое селище охранить от нежити способны, а еще он даст Мокею мешочек с полынью и толченым чесноком, каких нежить не переносит, даст ему…

Он перечислял и выкладывал все это охранительное добро перед Мокеем. Тот молча брал, лицо его стало замкнутым и решительным. Одни обереги он с поклоном принял и положил в суму, оберег Морены после легкого колебания повесил на грудь. Так же молча и покорно принял лук и стрелы и отправился собираться в дорогу. Маланич сам вышел его проводить, сказал напоследок, что такому ловкачу, как храбрый Мокей, вообще нечего страшиться: по всем приметам видать, о двух головах родился, в любой переделке уцелеет. Ну и прошептал последнее заклинание, чтобы путь Мокея был легок и ничто не могло его задержать. Потом поднялся на привратную бревенчатую вышку и наблюдал, как едет его посланец, поднял руки, благословляя. Если этот ловкач справится, Маланич может считать, что спас свой край от погубительницы! Ибо теперь он не сомневался, на кого указывало древнее пророчество. И чувствовал в себе силы потягаться с самой судьбой!